TheChosenOne писал(а): ↑18.02.19 12:53
Тогда ты должен знать о красных предателях, которые переходили на сторону фашистов и громили своих же товарищей. И куда только делась эта великая Идея?
Великая Идея и победила фашизм в 1945
А ты говоришь не о носителях этой Идеи
Ты говоришь о лавочниках
Лавочник - это психологический тип
Жрать в 2 горла и срать в 3 жопы
И чтобы ничего не было за это
Он есть при любом режиме,а при капитализме лавочников больше всего
Почему Первую Мировую проиграли?
Лавочником было дохрена
Цены выросли за 4 года в 5 раз
Олигархи миллионы гребли на продукции для фронта
Почему в ВОВ победили более сильного врага?
Лавочников было мало
Извели их в массе
Хороший отрывок о сути Лавочника в романе Всеволода Кочентова "Чего же ты хочешь"
Старик мучился своей заботой. Сабурову она была далека. В подрывную работу мисс Браун ему не верилось, он видел в ней просто потаскуху, авантюристку, которая, может быть, и получает что-то от своих хозяев, но не слишком оправдывает средства, которые на нее отпускаются. Она и хозяев, видимо, надувает. Сабурова заинтересовал сам старик, который, оказавшись полвека назад в положении, сходном с положением его, Сабурова, нашел в конце концов иной исход.
– А у вас, у вашей семьи была собственность до революции? – расспрашивал он.
– Была, конечно, была. Матушка-императрица нашего исходного Маркова щедро наделила добром. Землями, крепостными мужиками, деньгами. Но мои прадеды не умножили полученное. Напротив, они да затем и деды только растрачивали его. Не обладали, видимо, должной жилкой предпринимательства. К революции какое-то поместье значилось за семьей. Да и оно было то ли заложено, то ли сдано в аренду. Я ваш вопрос понимаю, господин Карадонна. Вы так размышляете: у старика ничего не было, Советская власть, следовательно, у него ничего не отняла, у него к ней счетов и нет. Было, оказывается, все было, отняла, счет можно расписать длиннющий. При желании. Но желания – вот чего нет, господин Карадонна. Я стрелял в красных, я боролся против революции, и что вы думаете, несмотря на это. они мне пенсию назначили! Я монархист, я врангелевец, и, вот как получается, они меня в архивариусы определили! Не могу сидеть дома на пенсионном положении. Хожу в должность, и с большим удовольствием хожу. Не каждый день, правда. Иной раз неможется. Ни слова не говорят. А дети? Сын – агроном, его жена с ним там же, в совхозе, дочь – диктор на радио, на французских передачах. Нет, те наши потери не ослепляют меня. Вот кто лавочку потерял, я заметил, тот никак не успокоится, и даже дети, внуки его эту галантерейную лавочку помнят где-нибудь тут, на Кузнецком, или в Питере, на Невском. Ох, за лавочку они готовы посчитаться с Советской властью.
– И в Советском Союзе есть такие?
– А как вы думаете, дорогой мой! Всего полсотни лет прошло! Лавочка, мещанская квартирка, беккеровский рояльчик, подшивка «Нивы» или «Синего журнала»… Это я привожу вам названия обывательских русских журнальчиков, распространенных до революции… Пасхальная служба, христосование… На улицах в этот день незнакомые чмокали друг друга в губы. Разговление. Жратва. Грошовое вольнодумство, так чтобы крамольных речей квартальный не услышал. Обыватель, господин Карадонна, лавочник – он страшнее Врангеля. Это здесь один поэт был. Маяковский. Владимир. Он очень тонко заметил: «Страшнее Врангеля обывательский быт!» Кто за Гитлером в первых рядах пошел? Лавочник. Кто за вашим дуче пошагал? Лавочник. Кто негров линчует в Соединенных Штатах? Лавочники. Кто сейчас вокруг нового фюрера вертится в Западной Германии, вокруг фон Таддена-то? Все лавочники. Я, честно говоря, людей делю на две категории. Я не марксист, могу и ошибаться. Но у меня вот такой, свой, домашний критерий. Лавочник или не лавочник. Посмотрю на иного. Он ученым себя называет. Верно, сидит, выписки делает, диссертацию или еще что-то стряпает. А гражданской души у него ни на грош. Все в своем индивидуальном мирке видит, все в домик тащит. Ну, я на него свой инвентарный номерок и приколачиваю: «Лавочник». Писателя слушал как-то, был у нас, читательскую конференцию проводили. Все о себе, о себе, о том, как он настрочил гениальный труд, а его не возносят, затирают, ходу не дают, в то время как другие вот идут незаслуженно в гору. Зачем он нам это говорил? Почему? А потому, что лавочник. Директора одного знаю. На моих глазах в два раза толще за семь лет стал. Еле в автомобиль влезает. Ему даже автомобиль дали в два раза больший, чем прежний. От дома отъезжает минута в минуту, возвращается минута в минуту, пакеты какие-то таскает с харчами. Я человек общительный, пытался было здороваться с ним – он в нашем доме живет,– кивнул в ответ, как бонза. А заговорить – и не думай. Знающие люди рассказывали, что до него вообще не дойдешь. Звонить станешь – секретарши тебя отсекут, прийти захочешь – пропуск нужен, а пропуск – опять звони, а там все равно отсекающие секретарши. Мне один сказал про него: сенатор. А какой же это сенатор! Лавочник. Они, лавочники-то, ни на что настоящее не годны. Случись что, власть бы, скажем, – тьфу, тьфу, тьфу! – переменилась,– утром выйди при новой власти на улицу, а они, эти, уже в лавочках сидят, за при лавками торгуют кто чем, за ночь переоборудовались. Так кое-где во вторую мировую войну и было в местах, захваченных гитлеровцами. Бойтесь лавочников, господин Карадонна! Словом, я рад, что побеседовал с вами и все вам сказал. А кстати, с чего это ваш господин Клауберг такой необщительный? Он не из лавочников? Ну, я шучу, шучу. Так обдумайте, как со шлюхой быть. Гнать ее надо, гнать. Дед ее тоже лавочником был. И отец, месье Браун, тоже, если не вру.
И еще один
Показалось, что среди них прошмыгнул на днях помянутый Генка Зародов. Феликс вошел за ним в вестибюль гостиницы. Да, это был Генка. Он уже сидел в одном из кресел возле низкого столика.
– Генка, – сказал Феликс, подавая руку – Ты чего тут? Не фарцовщиком ли стал? – И тоже присел к столику.
– Нет, знаешь, не фарцовщиком. Просто практикуюсь в языке. То с одним болтанешь, то с другим. Без языков сейчас нельзя. Моя сестра изучила их штук семь или восемь. А я хоть парочкой хочу обзавестись. Решил так: английский, понимаешь, как международный, и для разнообразия – итальянский. Только итальянцы к нам не очень ездят. У них у самих страна туристская, сами доходами от туристов живут. Где уж ездить – поспевай гостей принимать. А англичане с американцами по всему свету, мешки-то с золотом, мотаются. В любой сезон, в любую погоду. Я по гостиницам много чего насмотрелся. Эти чудики до икон, например, сами не свои. Ничего в них не петрят, им можно любую дрянь подсунуть. Купят! Денежный народ. А из комиссионок на Арбате или на улице Горького они наших совсем выжили. «Гарднер»? – хватают. «Кузнецов?» – любые цены. Мебель волокут – пупки надсаживают. Столы, кресла, спальные и столовые гарнитуры. Мне один рассказывал, в Италии целая индустрия создана: «старину» вырабатывают. Что хочешь соорудят – не отличишь. Хоть этрусскую вазу. Вот наши бы были пооборотистей, приспособили бы заводишко, скажем – «фарфор Кузнецова», да запустили бы в производство «старину». Валюты бы можно было нагрести!
– А тебя бы главным по этому делу?
– А что думаешь – дело интересное. Ведь это ж надо, знаешь, как сделать? Чтобы и стиль, и манера, и каждый штришок, патина какая-нибудь – все бы соответствовало своей эпохе, своему веку. Историю надо знать, теорию искусств. Это не землей торговать, на чем в цветочных магазинах зарабатывают левые деньги.
– А как это? – спросил Феликс.
– Да просто. Кто там тонны да центнеры считает когда привозят самосвалами! Земля же, не золото. Тьфу, дескать. Сунут самосвальщику десятку-другую, тот и рад. А торгуют по килограммчикам, строго: с одного самосвала до трех сотен в карманы к этим гусям может пойти. Двадцать самосвалов – и новенькая «Волга». А то, знаешь, пряжа на нитяных фабриках…– Генка увлекся, глаза его светились, он даже стал выписывать на столе цифры воображаемых кушей.
– Ты что, все способы левых заработков изучил, что ли? – сказал Феликс, удивляясь.
– Где же все! Всех сам Бендер не знал. Хотя, если по правде, он мальчик был по сравнению с теми, которые сейчас деньги делают!
– А на кой шут они, эти деньги-то? – Феликс все с большим удивлением смотрел на Генку.– Что бы ты стал с ними делать, если бы привалило?
– Что? Нашел бы. Ну – машину надо? Надо. «Мерседесик» бы отхватил у иностранцев. Дачу надо? Надо. Построил бы игрушечку. В журнале «Америка» такие картинки печатают – умрешь, не встанешь.
– Так. Дальше?
– Можно кооперативную квартиру по особому проекту оборудовать. Спецстройки для этого есть. С холлами делают, с черными унитазами, с антресолями. Как надо, словом.
– А еще?
– По мелочи остальное. Магнитофон. Кинокамеру. Цветной телик. То да се.
– А дальше?
– А дальше – чего уж тебе дальше-то! Что осталось, на книжке лежит, проценты приносит. Три процента в год. Сто тысяч положишь – три тысчонки сами собой приплывут. По двести пятьдесят целковых в месяц, как с неба. Можешь уже и не суетиться.
– А серьезная у тебя программа, Генка!
– Ну, а что! А ты бы не хотел ничего такого? Всю жизнь тебе на до вставать по утрам и по звонку куда-то топать. А где свобода, гармоничное развитие личности? Где осуществление золотой мечты человечества? Да, знаешь, забыл тебе сказать!… Баб бы завел несколько, самых шикарных и в разных планах, под разные настроения. Уныло когда – к веселенькой бы закатился, весело слишком – к мечтательной…
– Холодно – к горячей, – подхватил Феликс, – жарко – к прохладненькой?…
– Смеешься, а в этом что-то есть.
– Ты опоздал, Генка, родиться. Так в царской России разбогатевшие купчики жили. Именно так. Но у них размаху было больше. У тебя скромнее.
– Чудило! Так они при капитализме мыкались. И вообще, ты зря думаешь, что я шучу. Я серьезно. Хватит прибедняться. Когда-то жрали одну картошку да физкультурой занимались.
