Без толстовского послесловия к повести до конца цель написания не совсем ясна. Толстой говорит о:
Но вот то что открывается в повести помимо толстовского призыва к целомудрию, это просто шикарно. И это всё до боли напоминает сегодняшнею ситуацию, один в один. И слив женой Позднышева за ради музыканта укладывается и в этологические теории, и в интерпретации Веллера с его значимостью:
Адвокат говорил о том, как вопрос о разводе занимал теперь общественное мнение в Европе и как у нас все чаще и чаще являлись такие же случаи. Заметив, что его голос один слышен, адвокат прекратил свою речь и обратился к старику.
-- В старину этого не было, не правда ли? -- сказал он, приятно улыбаясь.
Старик хотел что-то ответить, но в это время поезд тронулся, и старик, сняв картуз, начал креститься и читать шепотом молитву. Адвокат, отведя в сторону глаза, учтиво дожидался. Окончив свою молитву и троекратное крещение, старик надел прямо и глубоко свой картуз, поправился на месте и начал говорить.
-- Бывало, сударь, и прежде, только меньше, -- сказал он. -- По нынешнему времени нельзя этому не быть. Уж очень образованны стали.
Поезд, двигаясь все быстрее и быстрее, погромыхивал на стычках, и мне трудно было расслышать, а интересно было, и я пересел ближе. Сосед мой, нервный господин с блестящими глазами, очевидно, тоже заинтересовался и, не вставая с места, прислушивался.
-- Да чем же худо образование? -- чуть заметно улыбаясь, сказала дама. -- Неужели же лучше так жениться, как в старину, когда жених и невеста и не видали даже друг друга? -- продолжала она, по привычке многих дам отвечая не на слова своего собеседника, а на те слова, которые она думала, что он скажет. -- Не знали, любят ли, могут ли любить, а выходили за кого попало, да всю жизнь и мучались; так, по-вашему, это лучше? -- говорила она, очевидно обращая речь ко мне и к адвокату, но менее всего к старику, с которым говорила.
-- Уж очень образованны стали, -- повторил купец, презрительно глядя на даму и оставляя ее вопрос без ответа.
-- Желательно бы знать, как вы объясняете связь между образованием и несогласием в супружестве, -- чуть заметно улыбаясь, сказал адвокат.
Купец что-то хотел сказать, но дама перебила его.
-- Нет, уж это время прошло, -- сказала она. Но адвокат остановил ее:
-- Нет, позвольте им выразить свою мысль.
-- Глупости от образованья, -- решительно сказал старик.
-- Женят таких, которые не любят друг друга, а потом удивляются, что несогласно живут, -- торопилась говорить дама, оглядываясь на адвоката и на меня и даже на приказчика, который, поднявшись с своего места и облокотившись на спинку, улыбаясь, прислушивался к разговору. -- Ведь это только животных можно спаривать, как хозяин хочет, а люди имеют свои склонности, привязанности, -- очевидно желая уязвить купца, говорила она.
-- Напрасно так говорите, сударыня, -- сказал старик, -- животное скот, а человеку дан закон.
-- Ну да как же жить с человеком, когда любви нет? -- все торопилась дама высказывать свои суждения, которые, вероятно, ей казались очень новыми.
-- Прежде этого не разбирали, -- внушительным тоном сказал старик, -- нынче только завелось это. Как что, она сейчас и говорит: "Я от тебя уйду". У мужиков на что, и то эта самая мода завелась. "На, говорит, вот тебе твои рубахи и портки, а я пойду с Ванькой, он кудрявей тебя". Ну вот и толкуй. А в женщине первое дело страх должен быть.
Приказчик посмотрел и на адвоката, и на даму, и на меня, очевидно удерживая улыбку и готовый и осмеять и одобрить речь купца, смотря по тому, как она будет принята.
-- Какой же страх? -- сказала дама.
-- А такой: да боится своего му-у-ужа! Вот какой страх.
-- Ну, уж это, батюшка, время прошло, -- даже с некоторой злобой сказала дама.
-- Нет, сударыня, этому времени пройти нельзя. Как была она, Ева, женщина, из ребра мужнина сотворена, так и останется до скончания века, -- сказал старик, так строго и победительно тряхнув головой, что приказчик тотчас же решил, что победа на стороне купца, и громко засмеялся.
-- Да это вы, мужчины, так рассуждаете, -- говорила дама, не сдаваясь и оглядываясь на нас, -- сами себе дали свободу, а женщину хотите в терему держать. Сами небось себе все позволяете.
-- Позволенья никто не дает, а только что от мужчины в доме ничего не прибудет, а женщина -- женоутлый сосуд, -- продолжал внушать купец.
Внушительность интонаций купца, очевидно, побеждала слушателей, и дама даже чувствовала себя подавленной, но все еще не сдавалась.
-- Да, но я думаю, вы согласитесь, что женщина -- человек, и имеет чувства, как и мужчина. Ну что же ей делать, если она не любит мужа?
-- Не любит! -- грозно повторил купец, двинув бровями и губами. -- Небось полюбит!
Этот неожиданный аргумент особенно понравился приказчику, и он издал одобрительный звук.
-- Да нет, не полюбит, -- заговорила дама, -- а если любви нет, то ведь к этому нельзя же принудить.
-- Ну, а как жена изменит мужу, тогда как? -- сказал адвокат.
-- Этого не полагается, -- сказал старик, -- за этим смотреть надо.
-- А как случится, тогда как? Ведь бывает же.
-- У кого бывает, а у нас не бывает, -- сказал старик. Все помолчали. Приказчик пошевелился, еще подвинулся и, видимо не желая отстать от других, улыбаясь, начал:
-- Да-с, вот тоже у нашего молодца скандал один вышел. Тоже рассудить слишком трудно. Тоже попалась такая женщина, что распутевая. И пошла чертить. А малый степенный и с развитием. Сначала с конторщиком. Уговаривал он тоже добром. Не унялась. Всякие пакости делала. Его деньги стала красть. И бил он ее. Что ж, все хужела. С некрещеным, с евреем, с позволенья сказать, свела шашни. Что ж ему делать? Бросил ее совсем. Так и живет холостой, а она слоняется.
-- Потому он дурак, -- сказал старик. -- Кабы он спервоначала не дал ей ходу, а укороту бы дал настоящую, жила бы небось. Волю не давать надо сначала. Не верь лошади в поле, а жене в доме.
В это время пришел кондуктор спрашивать билеты до ближайшей станции. Старик отдал свой билет.
-- Да-с, загодя укорачивать надо женский пол, а то все пропадет.
-- Ну, а как же вы сами сейчас рассказывали, как женатые люди на ярманке в Кунавине веселятся? -- сказал я, не выдержав.
-- Эта статья особая, -- сказал купец и погрузился в молчанье.
Когда раздался свисток, купец поднялся, достал из-под лавки мешок, запахнулся и, приподняв картуз, вышел на тормоз.
II
Только что старик ушел, поднялся разговор в несколько голосов.
-- Старого завета папаша, -- сказал приказчик.
-- Вот Домострой живой, -- сказала дама. -- Какое дикое понятие о женщине и о браке!
-- Да-с, далеки мы от европейского взгляда на брак, -- сказал адвокат.
-- Ведь главное то, чего не понимают такие люди, -- сказала дама, -- это то, что брак без любви не есть брак, что только любовь освящает брак и что брак истинный только тот, который освящает любовь.
Приказчик слушал и улыбался, желая запомнить для употребления сколько можно больше из умных разговоров.
В середине речи дамы позади меня послышался звук как бы прерванного смеха или рыдания, и, оглянувшись, мы увидали моего соседа, седого одинокого господина с блестящими глазами, который во время разговора, очевидно интересовавшего его, незаметно подошел к нам. Он стоял, положив руки на спинку сиденья, и, очевидно, очень волновался: лицо его было красно и на щека вздрагивал мускул.
-- Какая же это любовь... любовь... любовь... освящает брак? -- сказал он, запинаясь.
Видя взволнованное состояние собеседника, дама постаралась ответить ему как можно мягче и обстоятельнее.
-- Истинная любовь... Есть эта любовь между мужчиной и женщиной, возможен и брак, -- сказала дама.
-- Да-с, но что разуметь под любовью истинной? -- неловко улыбаясь и робея, сказал господин с блестящими глазами.
-- Всякий знает, что такое любовь, -- сказала дама, очевидно желая прекратить с ним разговор.
-- А я не знаю, -- сказал господин. -- Надо определить, что вы разумеете...
-- Как? очень просто, -- сказала дама, но задумалась. -- Любовь? Любовь есть исключительное предпочтение одного или одной перед всеми остальными, -- сказала она.
-- Предпочтение на сколько времени? На месяц? На два дни, на полчаса? -- проговорил седой господин и засмеялся.
-- Нет, позвольте, вы, очевидно, не про то говорите.
-- Нет-с, я про то самое.
-- Они говорят, -- вступился адвокат, указывая на даму, -- что брак должен вытекать, во-первых, из привязанности, любви, если хотите, и что если налицо есть таковая, то только в этом случае брак представляет из себя нечто, так сказать, священное. Затем, что всякий брак, в основе которого не заложены естественные привязанности -- любовь, если хотите, -- не имеет в себе ничего нравственно обязательного. Так ли я понимаю? -- обратился он к даме.
Дама движением головы выразила одобрение разъяснению своей мысли.
-- Засим... -- продолжал речь адвокат, но нервный господин с горевшими огнем теперь глазами, очевидно, с трудом удерживался и, не дав адвокату договорить, начал:
-- Нет, я про то самое, про предпочтение одного или одной перед всеми другими, но я только спрашиваю: предпочтение на сколько времени?
-- На сколько времени? надолго, на всю жизнь иногда, -- сказала дама, пожимая плечами.
-- Да ведь это только в романах, а в жизни никогда. В жизни бывает это предпочтение одного перед другими на года, что очень редко, чаще на месяцы, а то на недели, на дни, на часы, -- говорил он, очевидно зная, что он удивляет всех своим мнением, и довольный этим.
-- Ах, что вы! Да нет. Нет, позвольте, -- в один голос заговорили мы все трое. Даже приказчик издал какой-то неодобрительный звук.
-- Да-с, я знаю, -- перекрикивал нас седой господин, -- вы говорите про то, что считается существующим, а я говорю про то, что есть. Всякий мужчина испытывает то, что вы называете любовью, к каждой красивой женщине.
-- Ах, это ужасно, что вы говорите; но есть же между людьми то чувство, которое называется любовью и которое дается не на месяцы и годы, а на всю жизнь?
-- Нет, нету. Если допустить даже, что мужчина и предпочел бы известную женщину на всю жизнь, то женщина-то, по всем вероятиям, предпочтет другого, и так всегда было и есть на свете, -сказал он и достал папиросочницу и стал закуривать.
-- Но может быть и взаимность, -- сказал адвокат.
-- Нет-с, не может быть, -возразил он, -так же как не может быть, что в возу гороха две замеченные горошины легли бы рядом. Да кроме того, тут не невероятность одна, тут, наверное, пресыщение. Любить всю жизнь одну или одного -- это все равно, что сказать, что одна свечка будет гореть всю жизнь, -- говорил он, жадно затягиваясь.
-- Но вы все говорите про плотскую любовь. Разве вы не допускаете любви, основанной на единстве идеалов, на духовном сродстве? -- сказала дама.
-- Духовное сродство! Единство идеалов! -- повторил он, издавая свой звук. -- Но в таком случае незачем спать вместе (простите за грубость). А то вследствие единства идеалов люди ложатся спать вместе, -- сказал он и нервно засмеялся.
-- Но позвольте, -- сказал адвокат, -- факт противоречит тому, что вы говорите. Мы видим, что супружества существуют, что все человечество или большинство его живет брачной жизнью и многие честно проживают продолжительную брачную жизнь.
Седой господин опять засмеялся.
-- То вы говорите, что брак основывается на любви, когда же я выражаю сомнение в существовании любви, кроме чувственной, вы мне доказываете существование любви том, что существуют браки. Да брак-то в наше время один обман!
-- Нет-с, позвольте, -сказал адвокат, -я говорю только, что существовали и существуют браки.
-- Существуют. Да только отчего они существуют? Они существовали и существуют у тех людей, которые в браке видят нечто таинственное, таинство, которое обязывает перед богом. У тех они существуют, а у нас их нет. У нас люди женятся, не видя в браке ничего, кроме совокупления, и выходит или обман, или насилие. Когда обман, то это легче переносится. Муж и жена только обманывают людей, что они в единобрачии, а живут в многоженстве и в многомужестве. Это скверно, но еще идет; но когда, как это чаще всего бывает, муж и жена приняли на себя внешнее обязательство жить вместе всю жизнь и со второго месяца уж ненавидят друг друга, желают разойтись и все-таки живут, тогда это выходит тот страшный ад, от которого спиваются, стреляются, убивают и отравляют себя и друг друга, -- говорил он все быстрее, не давая никому вставить слова и все больше и больше разгорячаясь. Все молчали. Было неловко.
-- Да, без сомнения, бывают критические эпизоды в супружеской жизни, -- сказал адвокат, желая прекратить неприлично горячий разговор.
-- Вы, как я вижу, узнали, кто я? -- тихо и как будто спокойно сказал седой господин.
-- Нет, я не имею удовольствия.
-- Удовольствие небольшое. Я Позднышев, тот, с которым случился тот критический эпизод, на который вы намокаете, тот эпизод, что он жену убил, -- сказал он, оглядывая быстро каждого из нас.
Никто не нашелся, что сказать, и все молчали.
-- Ну, все равно, -- сказал он, издавая свой звук. -- Впрочем, извините! А!.. не буду стеснять вас.
-- Да нет, помилуйте... -- сам не зная, что "помилуйте", сказал адвокат.
Но Позднышев, не слушая его, быстро повернулся и ушел на свое место. Господин с дамой шептались. Я сидел рядом с Позднышевым и молчал, не умея придумать, что сказать. Читать было темно, и потому я закрыл глаза и притворился, что хочу заснуть. Так мы проехали молча До следующей станции.
На станции этой господин с дамой перешли в другой вагон, о чем они переговаривались еще раньше с кондуктором. Приказчик устроился на лавочке и заснул. Позднышев же все курил и пил заваренный еще на той станции чай.
Когда я открыл глаза и взглянул на него, он вдруг с решительностью и раздражением обратился ко мне:
-- Вам, может быть, неприятно сидеть со мной, зная, кто я? Тогда я уйду.
-- О нет, помилуйте.
-- Ну, так не угодно ли? Только крепок. -- Он налил мне чаю.
-- Они говорят... И все лгут... -- сказал он.
-- Вы про что? -- спросил я.
-- Да все про то же: про эту любовь ихнюю и про то, что это такое. Вы не хотите спать?
-- Совсем не хочу.
-- Так хотите, я вам расскажу, как я этой любовью самой был приведен к тому, что со мной было?
-- Да, если вам не тяжело.
-- Нет, мне тяжело молчать. Пейте ж чай. Или слишком крепок?
Чай действительно был как пиво, но я выпил стакан. В это время прошел кондуктор. Он проводил его молча злыми глазами и начал только тогда, когда тот ушел.