Я думала що раю на землі не буває!
Ховалася від холоду,
Тремтячими руками тягнулася до безодні..
Просила і плакала..
Вдивлялася в вулиці,
Вивчала холодні лиця.
І знову вокзали,
Потяги,
Холодні вагони. І
..відсутність раю..
Раю на землі не буває!
Проходили різні люди,
Кривилися чи сміялися в них обличчя
Перепліталися і зникали,
Залишалася лише я і питання раю.
Бігли хвилини...
Життя забулося..
Викладачі.. проблеми...кохання
Солодкий цукор,
Гіркі проблеми,
Посмішки і сльози,
Де ж рай!!
А потім серцем відчула тепло,
Прислухалася –
Почула правду.
Доторкнулася -
Пройняло електричним струмом
Це був ти!
Прохолодний в жару,
Теплий взимку,
Усміхнений і вкрадливий
симпатичний і вчасний.
Ти такий про якого мріють завжди,
Ти такий, якого кохають,
Ти такий з яким життя рай!
Та сьогодні я зрозуміла що раю на землі не буває
Поэзия
-
Panzerbear
- модератор
- Сообщения: 24316
- Зарегистрирован: 03.08.05 12:13
- Откуда: Москвабад
- Пол: М
"Childe Roland to the Dark Tower came."
My first thought was, he lied in every word,
That hoary cripple, with malicious eye
Askance to watch the working of his lie
On mine, and mouth scarce able to afford
Suppression of the glee that pursed and scored
Its edge, at one more victim gained thereby.
What else should he be set for, with his staff?
What, save to waylay with his lies, ensnare
All travellers who might find him posted there,
And ask the road? I guessed what skull-like laugh
Would break, what crutch 'gin write my epitaph
For pastime in the dusty thoroughfare,
If at his counsel I should turn aside
Into that ominous tract which, all agree,
Hides the Dark Tower. Yet acquiescingly
I did turn as he pointed: neither pride
Nor hope rekindling at the end descried,
So much as gladness that some end might be.
For, what with my whole world-wide wandering,
What with my search drawn out thro' years, my hope
Dwindled into a ghost not fit to cope
With that obstreperous joy success would bring,
I hardly tried now to rebuke the spring
My heart made, finding failure in its scope.
As when a sick man very near to death
Seems dead indeed, and feels begin and end
The tears and takes the farewell of each friend,
And hears one bid the other go, draw breath
Freelier outside ("since all is o'er," he saith,
"And the blow fallen no grieving can amend"
While some discuss if near the other graves
Be room enough for this, and when a day
Suits best for carrying the corpse away,
With care about the banners, scarves and staves:
And still the man hears all, and only craves
He may not shame such tender love and stay.
Thus, I had so long suffered in this quest,
Heard failure prophesied so oft, been writ
So many times among "The Band"--to wit,
The knights who to the Dark Tower's search addressed
Their steps--that just to fail as they, seemed best,
And all the doubt was now--should I be fit?
So, quiet as despair, I turned from him,
That hateful cripple, out of his highway
Into the path he pointed. All the day
Had been a dreary one at best, and dim
Was settling to its close, yet shot one grim
Red leer to see the plain catch its estray.
For mark! no sooner was I fairly found
Pledged to the plain, after a pace or two,
Than, pausing to throw backward a last view
O'er the safe road, 'twas gone; grey plain all round:
Nothing but plain to the horizon's bound.
I might go on; nought else remained to do.
So, on I went. I think I never saw
Such starved ignoble nature; nothing throve:
For flowers--as well expect a cedar grove!
But cockle, spurge, according to their law
Might propagate their kind, with none to awe,
You'd think; a burr had been a treasure-trove.
No! penury, inertness and grimace,
In some strange sort, were the land's portion. "See
Or shut your eyes," said Nature peevishly,
"It nothing skills: I cannot help my case:
'Tis the Last Judgment's fire must cure this place,
Calcine its clods and set my prisoners free."
If there pushed any ragged thistle-stalk
Above its mates, the head was chopped; the bents
Were jealous else. What made those holes and rents
In the dock's harsh swarth leaves, bruised as to baulk
All hope of greenness? 'tis a brute must walk
Pashing their life out, with a brute's intents.
As for the grass, it grew as scant as hair
In leprosy; thin dry blades pricked the mud
Which underneath looked kneaded up with blood.
One stiff blind horse, his every bone a-stare,
Stood stupefied, however he came there:
Thrust out past service from the devil's stud!
Alive? he might be dead for aught I know,
With that red gaunt and colloped neck a-strain,
And shut eyes underneath the rusty mane;
Seldom went such grotesqueness with such woe;
I never saw a brute I hated so;
He must be wicked to deserve such pain.
I shut my eyes and turned them on my heart.
As a man calls for wine before he fights,
I asked one draught of earlier, happier sights,
Ere fitly I could hope to play my part.
Think first, fight afterwards--the soldier's art:
One taste of the old time sets all to rights.
Not it! I fancied Cuthbert's reddening face
Beneath its garniture of curly gold,
Dear fellow, till I almost felt him fold
An arm in mine to fix me to the place
That way he used. Alas, one night's disgrace!
Out went my heart's new fire and left it cold.
Giles then, the soul of honour--there he stands
Frank as ten years ago when knighted first.
What honest men should dare (he said) he durst.
Good--but the scene shifts--faugh! what hangman hands
In to his breast a parchment? His own bands
Read it. Poor traitor, spit upon and curst!
Better this present than a past like that;
Back therefore to my darkening path again!
No sound, no sight as far as eye could strain.
Will the night send a howlet or a bat?
I asked: when something on the dismal flat
Came to arrest my thoughts and change their train.
A sudden little river crossed my path
As unexpected as a serpent comes.
No sluggish tide congenial to the glooms;
This, as it frothed by, might have been a bath
For the fiend's glowing hoof--to see the wrath
Of its black eddy bespate with flakes and spumes.
So petty yet so spiteful! All along
Low scrubby alders kneeled down over it;
Drenched willows flung them headlong in a fit
Оf mute despair, a suicidal throng:
The river which had done them all the wrong,
Whate'er that was, rolled by, deterred no whit.
Which, while I forded,--good saints, how I feared
To set my foot upon a dead man's cheek,
Each step, or feel the spear I thrust to seek
For hollows, tangled in his hair or beard!
--It may have been a water-rat I speared,
But, ugh! it sounded like a baby's shriek.
Glad was I when I reached the other bank.
Now for a better country. Vain presage!
Who were the strugglers, what war did they wage,
Whose savage trample thus could pad the dank
Soil to a plash? Toads in a poisoned tank,
Or wild cats in a red-hot iron cage--
The fight must so have seemed in that fell cirque.
What penned them there, with all the plain to choose?
No foot-print leading to that horrid mews,
None out of it. Mad brewage set to work
Their brains, no doubt, like galley-slaves the Turk
Pits for his pastime, Christians against Jews.
And more than that--a furlong on--why, there!
What bad use was that engine for, that wheel,
Or brake, not wheel--that harrow fit to reel
Men's bodies out like silk? with all the air
Of Tophet's tool, on earth left unaware,
Or brought to sharpen its rusty teeth of steel.
Then came a bit of stubbed ground, once a wood,
Next a marsh, it would seem, and now mere earth
Desperate and done with; (so a fool finds mirth,
Makes a thing and then mars it, till his mood
Changes and off he goes!) within a rood--
Bog, clay and rubble, sand and stark black dearth.
Now blotches rankling, coloured gay and grim,
Now patches where some leanness of the soil's
Broke into moss or substances like boils;
Then came some palsied oak, a cleft in him
Like a distorted mouth that splits its rim
Gaping at death, and dies while it recoils.
And just as far as ever from the end!
Nought in the distance but the evening, nought
To point my footstep further! At the thought,
A great black bird, Apollyon's bosom-friend,
Sailed past, nor beat his wide wing dragon-penned
That brushed my cap--perchance the guide I sought.
For, looking up, aware I somehow grew,
'Spite of the dusk, the plain had given place
All round to mountains--with such name to grace
Mere ugly heights and heaps now stolen in view.
How thus they had surprised me,--solve it, you!
How to get from them was no clearer case.
Yet half I seemed to recognise some trick
Of mischief happened to me, God knows when--
In a bad dream perhaps. Here ended, then,
Progress this way. When, in the very nick
Of giving up, one time more, came a click
As when a trap shuts--you're inside the den!
Burningly it came on me all at once,
This was the place! those two hills on the right,
Crouched like two bulls locked horn in horn in fight;
While to the left, a tall scalped mountain . . . Dunce,
Dotard, a-dozing at the very nonce,
After a life spent training for the sight!
What in the midst lay but the Tower itself?
The round squat turret, blind as the fool's heart
Built of brown stone, without a counterpart
In the whole world. The tempest's mocking elf
Points to the shipman thus the unseen shelf
He strikes on, only when the timbers start.
Not see? because of night perhaps?--why, day
Came back again for that! before it left,
The dying sunset kindled through a cleft:
The hills, like giants at a hunting, lay
Chin upon hand, to see the game at bay,--
"Now stab and end the creature--to the heft!"
Not hear? when noise was everywhere! it tolled
Increasing like a bell. Names in my ears
Of all the lost adventurers my peers,--
How such a one was strong, and such was bold,
And such was fortunate, yet each of old
Lost, lost! one moment knelled the woe of years.
There they stood, ranged along the hillsides, met
To view the last of me, a living frame
For one more picture! in a sheet of flame
I saw them and I knew them all. And yet
Dauntless the slug-horn to my lips I set,
And blew.
Browning
My first thought was, he lied in every word,
That hoary cripple, with malicious eye
Askance to watch the working of his lie
On mine, and mouth scarce able to afford
Suppression of the glee that pursed and scored
Its edge, at one more victim gained thereby.
What else should he be set for, with his staff?
What, save to waylay with his lies, ensnare
All travellers who might find him posted there,
And ask the road? I guessed what skull-like laugh
Would break, what crutch 'gin write my epitaph
For pastime in the dusty thoroughfare,
If at his counsel I should turn aside
Into that ominous tract which, all agree,
Hides the Dark Tower. Yet acquiescingly
I did turn as he pointed: neither pride
Nor hope rekindling at the end descried,
So much as gladness that some end might be.
For, what with my whole world-wide wandering,
What with my search drawn out thro' years, my hope
Dwindled into a ghost not fit to cope
With that obstreperous joy success would bring,
I hardly tried now to rebuke the spring
My heart made, finding failure in its scope.
As when a sick man very near to death
Seems dead indeed, and feels begin and end
The tears and takes the farewell of each friend,
And hears one bid the other go, draw breath
Freelier outside ("since all is o'er," he saith,
"And the blow fallen no grieving can amend"
While some discuss if near the other graves
Be room enough for this, and when a day
Suits best for carrying the corpse away,
With care about the banners, scarves and staves:
And still the man hears all, and only craves
He may not shame such tender love and stay.
Thus, I had so long suffered in this quest,
Heard failure prophesied so oft, been writ
So many times among "The Band"--to wit,
The knights who to the Dark Tower's search addressed
Their steps--that just to fail as they, seemed best,
And all the doubt was now--should I be fit?
So, quiet as despair, I turned from him,
That hateful cripple, out of his highway
Into the path he pointed. All the day
Had been a dreary one at best, and dim
Was settling to its close, yet shot one grim
Red leer to see the plain catch its estray.
For mark! no sooner was I fairly found
Pledged to the plain, after a pace or two,
Than, pausing to throw backward a last view
O'er the safe road, 'twas gone; grey plain all round:
Nothing but plain to the horizon's bound.
I might go on; nought else remained to do.
So, on I went. I think I never saw
Such starved ignoble nature; nothing throve:
For flowers--as well expect a cedar grove!
But cockle, spurge, according to their law
Might propagate their kind, with none to awe,
You'd think; a burr had been a treasure-trove.
No! penury, inertness and grimace,
In some strange sort, were the land's portion. "See
Or shut your eyes," said Nature peevishly,
"It nothing skills: I cannot help my case:
'Tis the Last Judgment's fire must cure this place,
Calcine its clods and set my prisoners free."
If there pushed any ragged thistle-stalk
Above its mates, the head was chopped; the bents
Were jealous else. What made those holes and rents
In the dock's harsh swarth leaves, bruised as to baulk
All hope of greenness? 'tis a brute must walk
Pashing their life out, with a brute's intents.
As for the grass, it grew as scant as hair
In leprosy; thin dry blades pricked the mud
Which underneath looked kneaded up with blood.
One stiff blind horse, his every bone a-stare,
Stood stupefied, however he came there:
Thrust out past service from the devil's stud!
Alive? he might be dead for aught I know,
With that red gaunt and colloped neck a-strain,
And shut eyes underneath the rusty mane;
Seldom went such grotesqueness with such woe;
I never saw a brute I hated so;
He must be wicked to deserve such pain.
I shut my eyes and turned them on my heart.
As a man calls for wine before he fights,
I asked one draught of earlier, happier sights,
Ere fitly I could hope to play my part.
Think first, fight afterwards--the soldier's art:
One taste of the old time sets all to rights.
Not it! I fancied Cuthbert's reddening face
Beneath its garniture of curly gold,
Dear fellow, till I almost felt him fold
An arm in mine to fix me to the place
That way he used. Alas, one night's disgrace!
Out went my heart's new fire and left it cold.
Giles then, the soul of honour--there he stands
Frank as ten years ago when knighted first.
What honest men should dare (he said) he durst.
Good--but the scene shifts--faugh! what hangman hands
In to his breast a parchment? His own bands
Read it. Poor traitor, spit upon and curst!
Better this present than a past like that;
Back therefore to my darkening path again!
No sound, no sight as far as eye could strain.
Will the night send a howlet or a bat?
I asked: when something on the dismal flat
Came to arrest my thoughts and change their train.
A sudden little river crossed my path
As unexpected as a serpent comes.
No sluggish tide congenial to the glooms;
This, as it frothed by, might have been a bath
For the fiend's glowing hoof--to see the wrath
Of its black eddy bespate with flakes and spumes.
So petty yet so spiteful! All along
Low scrubby alders kneeled down over it;
Drenched willows flung them headlong in a fit
Оf mute despair, a suicidal throng:
The river which had done them all the wrong,
Whate'er that was, rolled by, deterred no whit.
Which, while I forded,--good saints, how I feared
To set my foot upon a dead man's cheek,
Each step, or feel the spear I thrust to seek
For hollows, tangled in his hair or beard!
--It may have been a water-rat I speared,
But, ugh! it sounded like a baby's shriek.
Glad was I when I reached the other bank.
Now for a better country. Vain presage!
Who were the strugglers, what war did they wage,
Whose savage trample thus could pad the dank
Soil to a plash? Toads in a poisoned tank,
Or wild cats in a red-hot iron cage--
The fight must so have seemed in that fell cirque.
What penned them there, with all the plain to choose?
No foot-print leading to that horrid mews,
None out of it. Mad brewage set to work
Their brains, no doubt, like galley-slaves the Turk
Pits for his pastime, Christians against Jews.
And more than that--a furlong on--why, there!
What bad use was that engine for, that wheel,
Or brake, not wheel--that harrow fit to reel
Men's bodies out like silk? with all the air
Of Tophet's tool, on earth left unaware,
Or brought to sharpen its rusty teeth of steel.
Then came a bit of stubbed ground, once a wood,
Next a marsh, it would seem, and now mere earth
Desperate and done with; (so a fool finds mirth,
Makes a thing and then mars it, till his mood
Changes and off he goes!) within a rood--
Bog, clay and rubble, sand and stark black dearth.
Now blotches rankling, coloured gay and grim,
Now patches where some leanness of the soil's
Broke into moss or substances like boils;
Then came some palsied oak, a cleft in him
Like a distorted mouth that splits its rim
Gaping at death, and dies while it recoils.
And just as far as ever from the end!
Nought in the distance but the evening, nought
To point my footstep further! At the thought,
A great black bird, Apollyon's bosom-friend,
Sailed past, nor beat his wide wing dragon-penned
That brushed my cap--perchance the guide I sought.
For, looking up, aware I somehow grew,
'Spite of the dusk, the plain had given place
All round to mountains--with such name to grace
Mere ugly heights and heaps now stolen in view.
How thus they had surprised me,--solve it, you!
How to get from them was no clearer case.
Yet half I seemed to recognise some trick
Of mischief happened to me, God knows when--
In a bad dream perhaps. Here ended, then,
Progress this way. When, in the very nick
Of giving up, one time more, came a click
As when a trap shuts--you're inside the den!
Burningly it came on me all at once,
This was the place! those two hills on the right,
Crouched like two bulls locked horn in horn in fight;
While to the left, a tall scalped mountain . . . Dunce,
Dotard, a-dozing at the very nonce,
After a life spent training for the sight!
What in the midst lay but the Tower itself?
The round squat turret, blind as the fool's heart
Built of brown stone, without a counterpart
In the whole world. The tempest's mocking elf
Points to the shipman thus the unseen shelf
He strikes on, only when the timbers start.
Not see? because of night perhaps?--why, day
Came back again for that! before it left,
The dying sunset kindled through a cleft:
The hills, like giants at a hunting, lay
Chin upon hand, to see the game at bay,--
"Now stab and end the creature--to the heft!"
Not hear? when noise was everywhere! it tolled
Increasing like a bell. Names in my ears
Of all the lost adventurers my peers,--
How such a one was strong, and such was bold,
And such was fortunate, yet each of old
Lost, lost! one moment knelled the woe of years.
There they stood, ranged along the hillsides, met
To view the last of me, a living frame
For one more picture! in a sheet of flame
I saw them and I knew them all. And yet
Dauntless the slug-horn to my lips I set,
And blew.
Browning
.
А мне очень нравится стих, называется он "Вересковый мед". Я даже плакала из-за него в детстве. Вот такая я была сентиментальная девочка...
А другой стих, который я выучила просто так, без школьной программы это "Песнь о Буревестнике". Нахожу данное произведение весьма "сильным"...
В целом стихи не люблю.
А другой стих, который я выучила просто так, без школьной программы это "Песнь о Буревестнике". Нахожу данное произведение весьма "сильным"...
В целом стихи не люблю.
Вадим Забабашкин
Женщина в жилетке цвета апельсина
Женщина с лопатой, Шура или Зина -
ты стоишь у кучи жаркого асфальта
с мускулами крепче горного базальта.
Женщина в жилетке, Клава или Маша, -
укрепляя рельсу, ты кувалдой машешь,
ты знакома с ломом, ты таскаешь шпалы,
и тебе щебенку возят самосвалы.
Женщина в жилетке цвета апельсина -
как эта строчка слушалась красиво,
если б не асфальта полные машины,
если бы с лопатой были лишь мужчины.
Женщина в жилетке цвета апельсина
Женщина с лопатой, Шура или Зина -
ты стоишь у кучи жаркого асфальта
с мускулами крепче горного базальта.
Женщина в жилетке, Клава или Маша, -
укрепляя рельсу, ты кувалдой машешь,
ты знакома с ломом, ты таскаешь шпалы,
и тебе щебенку возят самосвалы.
Женщина в жилетке цвета апельсина -
как эта строчка слушалась красиво,
если б не асфальта полные машины,
если бы с лопатой были лишь мужчины.
-
Panzerbear
- модератор
- Сообщения: 24316
- Зарегистрирован: 03.08.05 12:13
- Откуда: Москвабад
- Пол: М
Гм...а теперь современных бардов "разъясним"
(с) П.КашинВсадник
Небо дышит сладким газом - этот мир опять готовит покушенье
Ты готова в этот раз защищать свои обиды до последних слёз
А из окон твоих глаз лучники готовы бить на пораженье
А из крепости моей мчится Всадник сообщить, что я
Люблю тебя
Небо дышит чёрным гневом, сердце мечется горящею мишенью
Претворённое во сне, отливается в руках и острие стрелы
И движение в окне мне говорит о том, что принято решенье
И с коня слетает Всадник, не успевший сообщить, что я
Люблю тебя
Небо тает и мгновенно с берегов Невы и Сены льются ноты
«Извините, мы не знали о причинах той печали, что у вас в груди
Ожидая вашей воли, то ли умерли мы, то ли очерствели
И не нас судить, что Всадник походил по описанью на убийцу
Наших грёз»
[quote="Panzerbear"]Гм...а теперь современных бардов "разъясним"[quote]
а несовременных? Хотя это еще вопрос, кто несовременный
Валерий Канер
А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...
А голова моя полна бессонницей,
Полна тревоги голова моя -
И как расти не может дерево без солнца,
Так не могу я быть без вас, друзья!
Спасибо вам, - не подвели, не дрогнули,
И каждый был открыт - таким, как был.
Ах, дни короткие за сердце тронули,
Спасибо вам прощайте - до Курил...
А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори.
Мы по любимым разбредёмся и по улицам,
Наденем фраки и закружимся в судьбе,
А если сердце заболит, простудится -
Искать лекарства станем не в себе.
Мы будем гнуться, но наверно не загнёмся, -
Не заржавеют в ножнах скрытые клинки!
И мы когда-нибудь куда-нибудь вернёмся
И будем снова с вами просто мужики!
А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...
Очень люблю эту песню
а несовременных? Хотя это еще вопрос, кто несовременный
Валерий Канер
А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...
А голова моя полна бессонницей,
Полна тревоги голова моя -
И как расти не может дерево без солнца,
Так не могу я быть без вас, друзья!
Спасибо вам, - не подвели, не дрогнули,
И каждый был открыт - таким, как был.
Ах, дни короткие за сердце тронули,
Спасибо вам прощайте - до Курил...
А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори.
Мы по любимым разбредёмся и по улицам,
Наденем фраки и закружимся в судьбе,
А если сердце заболит, простудится -
Искать лекарства станем не в себе.
Мы будем гнуться, но наверно не загнёмся, -
Не заржавеют в ножнах скрытые клинки!
И мы когда-нибудь куда-нибудь вернёмся
И будем снова с вами просто мужики!
А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...
Очень люблю эту песню
Николай Некрасов ( 1861)
СЛЕЗЫ И НЕРВЫ
О слезы женские, с придачей
Нервических, тяжелых драм!
Вы долго были мне задачей,
Я долго слепо верил вам
И много вынес мук мятежных.
Теперь я знаю наконец:
Не слабости созданий нежных,—
Вы их могущества венец.
Вернее закаленной стали
Вы поражаете сердца.
Не знаю, сколько в вас печали,
Но деспотизму нет конца!
Когда, бывало, предо мною
Зальется милая моя,
Наружно ласковость удвою,
Но внутренно озлоблен я.
Пока она дрожит и стонет,
Лукавлю праздною душой:
Язык лисит, а глаз шпионит
И открывает... Боже мой!
Зачем не мог я прежде видеть?
Ее не стоило любить,
Ее не стоит ненавидеть...
О ней не стоит говорить...
Скажи «спасибо» близорукой,
Всеукрашающей любви
И с головы с ревнивой мукой
Волос седеющих не рви!
Чем ты был пьян — вином поддельным
Иль настоящим — все равно;
Жалей о том, что сном смертельным
Не усыпляет нас оно!
___________
Кто ей теперь флакон подносит,
Застигнут сценой роковой?
Кто у нее прощенья просит,
Вины не зная за собой?
Кто сам трясется в лихорадке,
Когда она к окну бежит
В преувеличенном припадке
И «ты свободен!» говорит?
Кто боязливо наблюдает,
Сосредоточен и сердит,
Как буйство нервное стихает
И переходит в аппетит?
Кто ночи трудные проводит,
Один, ревнивый и больной,
А утром с ней по лавкам бродит,
Наряд торгуя дорогой?
Кто говорит «Прекрасны оба» —
На нежный спрос: «Который взять?»
Меж тем как закипает злоба
И к черту хочется послать
Француженку с нахальным носом,
С ее коварным: «C'est joli1»,
И даже милую с вопросом...
Кто молча достает рубли,
Спеша скорей покончить муку,
И, увидав себя в трюмо,
В лице твоем читает скуку
И рабства темное клеймо?...
СЛЕЗЫ И НЕРВЫ
О слезы женские, с придачей
Нервических, тяжелых драм!
Вы долго были мне задачей,
Я долго слепо верил вам
И много вынес мук мятежных.
Теперь я знаю наконец:
Не слабости созданий нежных,—
Вы их могущества венец.
Вернее закаленной стали
Вы поражаете сердца.
Не знаю, сколько в вас печали,
Но деспотизму нет конца!
Когда, бывало, предо мною
Зальется милая моя,
Наружно ласковость удвою,
Но внутренно озлоблен я.
Пока она дрожит и стонет,
Лукавлю праздною душой:
Язык лисит, а глаз шпионит
И открывает... Боже мой!
Зачем не мог я прежде видеть?
Ее не стоило любить,
Ее не стоит ненавидеть...
О ней не стоит говорить...
Скажи «спасибо» близорукой,
Всеукрашающей любви
И с головы с ревнивой мукой
Волос седеющих не рви!
Чем ты был пьян — вином поддельным
Иль настоящим — все равно;
Жалей о том, что сном смертельным
Не усыпляет нас оно!
___________
Кто ей теперь флакон подносит,
Застигнут сценой роковой?
Кто у нее прощенья просит,
Вины не зная за собой?
Кто сам трясется в лихорадке,
Когда она к окну бежит
В преувеличенном припадке
И «ты свободен!» говорит?
Кто боязливо наблюдает,
Сосредоточен и сердит,
Как буйство нервное стихает
И переходит в аппетит?
Кто ночи трудные проводит,
Один, ревнивый и больной,
А утром с ней по лавкам бродит,
Наряд торгуя дорогой?
Кто говорит «Прекрасны оба» —
На нежный спрос: «Который взять?»
Меж тем как закипает злоба
И к черту хочется послать
Француженку с нахальным носом,
С ее коварным: «C'est joli1»,
И даже милую с вопросом...
Кто молча достает рубли,
Спеша скорей покончить муку,
И, увидав себя в трюмо,
В лице твоем читает скуку
И рабства темное клеймо?...
-
Panzerbear
- модератор
- Сообщения: 24316
- Зарегистрирован: 03.08.05 12:13
- Откуда: Москвабад
- Пол: М
Гм, что уж там, надо вот так сразу и в "10"
Ш.Бодлер
Ш.Бодлер
Ты на постель свою весь мир бы привлекла,
О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!
Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной -
Съедать по сердцу в день - таков девиз твой гнусный.
Зазывные глаза горят, как бар ночной,
Как факелы в руках у черни площадной,
В заемной прелести ища пути к победам,
Но им прямой закон их красоты неведом.
Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,
Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!
Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных
Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах
Как не бледнеешь ты перед размахом зла,
С каким, горда собой, на землю ты пришла,
Чтоб темный замысел могла вершить Природа
Тобою, женщина, позор людского рода, -
Тобой, животное! - над гением глумясь.
Величье низкое, божественная грязь!
-
Panzerbear
- модератор
- Сообщения: 24316
- Зарегистрирован: 03.08.05 12:13
- Откуда: Москвабад
- Пол: М
Оскар Уайльд. Баллада Рэдингской тюрьмы
Памяти К. Т. У., бывшего кавалериста
королевской конной гвардии.
Казнен в тюрьме Его величества,
Рэдинг, Беркшир, 7 июля 1896 года
Глава 1
Не в красном был Он в этот час
Он кровью залит был,
Да, красной кровью и вином
Он руки обагрил,
Когда любимую свою
В постели Он убил.
В тюремной куртке через двор
Прошел Он в первый раз,
Легко ступая по камням,
Шагал Он среди нас,
Но никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрел никто из нас
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На легких парусах.
В немом строю погибших душ
Мы шли друг другу вслед,
И думал Я - что сделал Он,
Виновен или нет?
"Его повесят поутру",-
Шепнул мне мой сосед.
О Боже! Стены, задрожав,
Обрушились вокруг,
И небо стиснуло мне лоб,
Как раскаленный круг,
Моя погибшая душа
Себя забыла вдруг.
Так вот какой гнетущий страх
Толкал Его вперед,
Вот почему Он так смотрел
На бледный небосвод:
Убил возлюбленную Он
И сам теперь умрет!
Ведь каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один - жестокостью, другой -
Отравою похвал,
Коварным поцелуем - трус,
А смелый - наповал.
Один убил на склоне лет,
В расцвете сил - другой.
Кто властью золота душил,
Кто похотью слепой,
А милосердный пожалел:
Сразил своей рукой.
Кто слишком преданно любил,
Кто быстро разлюбил,
Кто покупал, кто продавал,
Кто лгал, кто слезы лил,
Но ведь не каждый принял смерть
За то, что он убил.
Не каждый всходит на помост
По лестнице крутой,
Захлебываясь под мешком
Предсмертной темнотой.
Чтоб, задыхаясь, заплясать
В петле над пустотой.
Не каждый отдан день и ночь
Тюремщикам во власть,
Чтоб ни забыться Он не мог,
Ни помолиться всласть;
Чтоб смерть добычу у тюрьмы
Не вздумала украсть.
Не каждый видит в страшный час,
Когда в глазах туман,
Как входит черный комендант
И белый капеллан,
Как смотрит желтый лик Суда
В тюремный балаган.
Не каждый куртку застегнет,
Нелепо суетясь,
Пока отсчитывает врач
Сердечный перепляс,
Пока, как молот, бьют часы
Его последний час.
Не каждому сухим песком
Всю глотку обдерет,
Когда появится палач
В перчатках у ворот
И, чтобы жажду Он забыл,
В ремни Его возьмет.
Не каждому, пока Он жив,
Прочтут заупокой,
Чтоб только ужас подтвердил,
Что Он еще живой;
Не каждый, проходя двором,
О гроб споткнется свой.
Не каждый должен видеть высь,
Как в каменном кольце,
И непослушным языком
Молиться о конце,
Узнав Кайафы поцелуй
На стынущем лице.
Глава 2
И шесть недель Он ожидал,
Когда наступит час;
Легко ступая по камням,
Шагал Он среди нас,
Но никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрел никто из нас
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На светлых парусах.
Он в страхе пальцев не ломал
И не рыдал в тоске,
Безумных призрачных надежд
Не строил на песке,
Он просто слушал, как дрожит
Луч солнца на щеке.
Он рук в надежде не ломал
За каменной стеной,
Он просто пил открытм ртом
Неяркий свет дневной,
Холодный свет последних дней
Он пил, как мед хмельной.
В немом строю погибших душ
Мы шли друг другу вслед,
И каждый словно позабыл
Свой грех и свой ответ,
Мы знал только, что Его
Казнить должны чуть свет.
Как странно слышать легкий шаг,
Летящий по камням,
Как странно видеть жадный взгляд,
Скользящий к облакам,
И знать, что Он свой страшный долг
Уплатит палачам.
***
Из года в год сирень цветет
И вянет в свой черед,
Но виселица никогда
Плода не принесет,
И лишь когда живой умрет,
Созреет страшный плод.
Все первый ряд занять хотят,
И всех почет влечет,
Но кто б хотел в тугой петле
Взойти на эшафот,
Чтоб из-под локтя палача
Взглянуть на небосвод?
В счастливый день, в счастливый час
Кружимся мы смеясь,
Поет гобой для нас с тобой,
И мир чарует глаз,
Но кто готов на смертный зов
В петле пуститься в пляс?
Нам каждый день казнил сердца
Тревогой ледяной:
В последний раз один из нас
Проходит путь земной,
Как знать, в каком аду пылать
Душе Его больной.
***
Но вот однажды не пришел
в тюремный двор мертвец,
И знали мы, что черный суд
Свершился наконец,
Что сердце брата не стучит
Среди живых сердец.
Мы встретились в позорный день,
А не в святую ночь,
Но в бурю гибнущим судам
Друг другу не помочь:
На миг столкнули волны нас
И разбросали прочь.
Мы оба изгнаны людьми
И брошены в тюрьму,
До нас обоих дела нет
И богу самому,
Поймал нас всех в ловушку грех,
Не выйти никому.
Глава 3
В тюрьме крепки в дверях замки
И стены высоки.
За жизнью узников следят
Холодные зрачки,
Чтоб Он не вздумал избежать
Карающей руки.
Здесь каждый отдан день и ночь
Тюремщикам во власть,
Чтоб ни забыться Он не мог,
Ни помолиться всласть;
Чтоб смерть добычу у тюрьмы
Не вздумала украсть.
Здесь смертной казни ритуал
Правительство блюдет.
Здесь врач твердит Ему, что смерть -
Естественный исход,
И дважды на день капеллан
О боге речь ведет.
Курил он трубку, пиво пил,
Выслушивал врача,
Он стиснул страх в своей душе
И запер без ключа,
И говорил, что даже рад
Увидеть палача.
Чему же все-таки Он рад, -
Никто спросить не мог:
Надевший маску на лицо
И на уста замок,
Тюремный сторож должен быть
Безжалостен и строг.
Но если б кто и захотел,
Сочувствуя, прийти,
Какие мог бы он слова
Для смертника найти,
Чтоб душу брата увести
С тернистого пути?
***
Бредет, шатаясь, через двор,
Дурацкий маскарад,
Тяжелых ног и бритых лбов
Изысканный парад, -
Нам всем дана судьба одна,
Нам всем дорога в ад.
Мы чистили сухим песком
Холодный блеск перил,
Мели полы, скребли столы
И драили настил,
Таскали камни через двор
И падали без сил.
Трепали мы сухой канат
До крови на ногтях,
Орали мы весь день псалмы
С мочалками в руках,
Но в сердце каждого из нас
Всегда таился страх.
И в страхе облетали дни,
Как листья в октябре,
Мы забывали, что Его
Повесят на заре,
Пока не увидали вдруг
Могилу во дворе.
Там крови ждал сухой асфальт,
Разинув желтый рот,
И каждый ком кричал о том,
Кто в этот час живет,
Переживет и эту ночь,
А на заре умрет.
И каждый шел, познав душой
Страданье, Смерть и Рок,
И каждый в номерном гробу
Был заперт на замок,
И, крадучись, пронес палач
Зловещий свой мешок.
***
В ту ночь во тьме по всей тюрьме
Бродил и бредил страх,
Терялся зов и гул шагов
На каменных полах,
И в окнах пятна бледных лиц
Маячили впотьмах.
Но, словно путник у реки,
Уснул под утро Он,
И долго стражу удивлял
Его спокойный сон
В тот час, когда пришел палач
И жертвы ждет закон.
А к нам, мерзавцам и ворам,
Не приходил покой.
А нас, рыдавших в первый раз
И над чужой судьбой,
Сквозь ночь гнала чужая боль
Безжалостной рукой.
x x x
Тяжелым грузом грех чужой
Ложится на сердца,
И кем-то пролитая кровь
Жжет каплями свинца
И меч вины, калеча сны,
Касается лица.
Скользила стража вдоль дверей
И уходила прочь,
И, распростершись на полу,
Чтоб ужас превозмочь,
Молились богу в первый раз
Безбожники всю ночь.
Молились богу в первый раз
Проклятые уста,
Могильным саваном в окне
Шуршала темнота,
И обжигала, как вино,
Раскаянья тщета.
Свет звезд потух, пропел петух,
Но полночь не ушла;
Над головой во тьме ночной
Сходились духи зла,
Да ужас, разевая пасть,
Смеялся из угла.
Минуя нас, они, клубясь,
Скользили по полу,
Цепляясь щупальцами рук,
Струились по стеклу,
То в лунный круг вплывали вдруг,
То прятались во мглу.
Следили мы, как духи тьмы
Вились невдалеке:
В тягучем ритме сарабанд,
Кружась на потолке,
Бесплотный хор чертил узор
Как ветер на песке.
Нас мрак не спас от их гримас,
А день не приходил.
Их стон, как похоронный звон
Под сводами бродил,
На зов их души мертвецов
Вставали из могил:
"О, мир богат! - они вопят,-
Да ноги в кандалах!
Разок-другой рискни игрой -
И жизнь в твоих руках!
Но смерть ждет тех, кто ставит грех
На карту второпях!"
Тем, кто закован в кандалы,
Чей мир и дом - тюрьма,
Толпой людей, а не теней
Полна казалась тьма.
О кровь Христова! Их возня
Сводила нас с ума.
Вились вокруг, сплетая круг
Бесплотных рук и глаз,
Жеманным шагом потаскух
Скользили, зло смеясь,
И на полу, склонясь в углу,
Молясь, дразнили нас.
Заплакал ветер на заре,
А ночь осталась тут,
Зажав в тиски кудель тоски,
Сучила нить минут.
Мы в страхе ждали, что к утру
Свершится Страшный суд.
Рыдая, ветер проходил
Дозором над тюрьмой,
Пока развязку торопил
Бег времени слепой.
О, ветра стон! Доколе он
Приставлен к нам судьбой?
Но вот настиг решетки свет,
По стенам их гоня,
Вцепились прутья в потолок
Над койкой у меня:
Опять зажег жестокий бог
Над миром пламя дня.
x x x
К шести успели подмести
И стихла в семь тюрьма,
Но в трепете могучих крыл
Еще таилась тьма:
То нас дыханьем ледяным
Касалась Смерть сама.
Не в саване явилась Смерть
На лунном скакуне -
Палач с мешком прошел тайком
В зловещей тишине:
Ему веревки и доски
Достаточно вполне.
x x x
Как тот, кто падая, бредет
По зыбким топям зла,
Мы шли, молитвы позабыв,
Сквозь муки без числа.
И в сердце каждого из нас
Надежда умерла.
Но правосудие, как Смерть,
Идет своим путем,
Для всех времен людской закон
С пощадой незнаком:
Всех - слабых, сильных - топчет он
Тяжелым сапогом.
Поток минут часы сомнут
На гибель и позор,
Восьмой удар как страшный дар,
Как смертный приговор:
Не избежит своей судьбы
Ни праведник, ни вор.
И оставалось только ждать,
Что знак нам будет дан,
Мы смолкли, словно берега,
Одетые в туман,
Но в каждом сердце глухо бил
Безумец в барабан.
x x x
Внезапно тишину прервал
Протяжный мерный бой,
И в тот же миг бессильный крик
Пронесся над тюрьмой,
Как заунывный стон болот,
Как прокаженных вой.
Порой фантазия в тюрьме
Рождает смертный страх:
Уже намылена петля
У палача в руках,
И обрывает хриплый стон
Молитву на устах.
Мне так знаком предсмертный хрип,
На части рвущий рот,
Знаком у горла вставший ком,
Знаком кровавый пот:
Кто много жизней получил,
Тот много раз умрет.
Глава 4
Не служит мессы капеллан
В день казни никогда:
Его глаза полны тоски,
Душа полна стыда, -
Дай бог, чтоб из живых никто
Не заглянул туда.
Нас днем держали взаперти,
Но вот пробил отбой,
Потом за дверью загремел
Ключами наш конвой,
И каждый выходил на свет,
Свой ад неся с собой.
Обычным строем через двор
Прошли мы в этот раз,
Стер тайный ужас краски с лиц,
Гоня по плитам нас,
И никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрели мы вчера
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На легких парусах.
Но многих низко гнул к земле
Позор грехов земных,-
Не присудил бы правый суд
Им жить среди живых:
Пусть пролил он живую кровь,-
Кровь мертвецов на них!
Ведь тот кто дважды согрешит,
Тот мертвых воскресит.
Их раны вновь разбередит
И саван обагрит,
Напрасной кровью обагрит
Покой могильных плит.
x x x
Как обезьяны на цепи,
Шагали мы гуськом,
Мы молча шли за кругом круг
В наряде шутовском,
Сквозь дождь мы шли за кругом круг
В молчанье нелюдском.
Сквозь дождь мы шли за кругом круг,
Мы молча шли впотьмах,
А исступленный ветер зла
Ревел в пустых сердцах,
И там, куда нас Ужас гнал,
Вставал навстречу Страх.
Брели мы стадом через двор
Под взглядом патухов,
Слепили блеском галуны
Их новых сюртуков,
Но известь на носках сапог
Кричала громче слов.
Был скрыт от глаз вчерашний ров
Асфальтовой корой,
Остался только след песка
И грязи под стеной
Да клочья савана Его
Из извести сырой.
Покров из извести сырой
Теперь горит на Нем,
Лежит Он глубоко в земле,
Опутанный ремнем.
Лежит он, жалкий и нагой,
Спеленутый огнем.
Пылает известь под землей
И с телом сводит счет,-
Хрящи и кости гложет днем,
А ночью мясо жрет,
Но сердце жжет она все дни,
Все ночи напролет.
x x x
Три года там не расцветут
Ни травы, ни цветы,
Чтоб даже землю жгло клеймо
Позорной наготы
Перед лицом святых небес
И звездной чистоты.
Боятся люди, чтоб цветов
Не осквернил злодей,
Но божьей милостью земля
Богаче и щедрей,
Там розы б выросли алей,
А лилии белей.
На сердце б лилии взошли,
А розы - на устах.
Что можем знать мы о Христе
И о его путях,
С тех пор как посох стал кустом
У странника в руках?
Ни алых роз, ни белых роз
Не вырастить в тюрьме,-
Там только камни среди стен,
Как в траурной кайме,
Чтоб не могли мы позабыть
О тягостном ярме.
Но лепестки пунцовых роз
И снежно-белых роз
В песок и грязь не упадут
Росою чистых слез,
Чтобы сказать, что принял смерть
За всех людей Христос.
x x x
Пусть камни налегли на грудь,
Сошлись над головой,
Пусть не поднимется душа
Над известью сырой,
Чтобы оплакать свой позор
И приговор людской.
И все же Он нашел покой
И отдых неземной:
Не озарен могильный мрак
Ни солнцем, ни луной,-
Там Страх Его не поразит
Безумьем в час ночной.
x x x
Его повесили, как пса,
Как вешают собак,
Поспешно вынув из петли,
Раздели кое-как,
Спустили в яму без молитв
И бросили во мрак.
Швырнули мухам голый труп,
Пока он не остыл,
Чтоб навалить потом на грудь
Пылающий настил,
Смеясь над вздувшимся лицом
В жгутах лиловых жил.
x x x
Над Ним в молитве капеллан
Колен не преклонил;
Не стоит мессы и креста
Покой таких могил,
Хоть ради грешников Христос
На землю приходил.
Ну что ж, Он перешел предел,
Назначенный для всех,
И чаша скорби и тоски
Полна слезами тех,
Кто изгнан обществом людей,
Кто знал позор и грех.
Глава 5
Кто знает, прав или не прав
Земных Законов Свод,
Мы знали только, что в тюрьме
Кирпичный свод гнетет
И каждый день ползет, как год,
Как бесконечный год.
Мы знали только, что закон,
Написанный для всех,
Хранит мякину, а зерно
Роняет из прорех,
С тех пор как брата брат убил
И миром правит грех.
Мы знали - сложена тюрьма
Из кирпичей стыда,
Дворы и окна оплела
Решетка в два ряда,
Чтоб скрыть страданья и позор
От божьего суда.
За стены прячется тюрьма
От Солнца и Луны.
Что ж, люди правы: их дела,
Как души их, черны,-
Ни вечный Бог, ни Божий Сын
Их видеть не должны.
x x x
Мечты и свет прошедших лет
Убьет тюремный смрад;
Там для преступных, подлых дел
Он благостен стократ,
Где боль и мука у ворот
Как сторожа стоят.
Одних тюрьма свела с ума,
В других убила стыд,
Там бьют детей, там ждут смертей,
Там справедливость спит,
Там человеческий закон
Слезами слабых сыт.
Там жизнь идет из года в год
В зловонных конурах,
Там Смерть ползет из всех щелей
И прячется в углах,
Там, кроме похоти слепой,
Все прах в людских сердцах.
Там взвешенный до грамма хлеб
Крошится, как песок,
Сочится слизью по губам
Гнилой воды глоток,
Там бродит Сон, не в силах лечь
И проклиная Рок.
Там Жажда с Голодом, рыча,
Грызутся, словно псы,
Там камни, поднятые днем,
В полночные часы
Ложатся болью на сердца,
Как гири на весы.
Там сумерки в любой душе
И в камере любой,
Там режут жесть и шьют мешки
Свой ад неся с собой,
Там тишина порой страшней,
Чем барабанный бой.
Глядит в глазок чужой зрачок,
Безжалостный, как плеть,
Там, позабытые людьми,
Должны мы околеть,
Там суждено нам вечно жить,
Чтоб заживо истлеть.
x x x
Там одиночество сердца,
Как ржавчина, грызет,
Там плачут, стонут и молчат,-
И так из года в год,
Но даже каменных сердец
Господь не оттолкнет.
Он разобьет в тюрьме сердца
Злодеев и воров.
И лепрозорий опахнет,
Как от святых даров,
Неповторимый аромат
Невиданных цветов.
Как счастлив тот, кто смыл свой грех
Дождем горячих слез,
Разбитым сердцем искупил
И муки перенес,-
Ведь только к раненым сердцам
Находит путь Христос.
x x x
А мертвый, высунув язык,
В жгутах лиловых жил.
Все ждет того, кто светлый Рай
Разбойнику открыл,
Того, кто все грехи людей
Голгофой искупил.
Одетый в красное судья
Отмерил двадцать дней,
Коротких дней, чтоб Он забыл
Безумный мир людей,
Чтоб смыл Он кровь не только с рук,
Но и с души своей.
Рука, поднявшая кинжал,
Теперь опять чиста,
Ведь только кровь отмоет кровь,
И только груз креста
Заменит Каина клеймо
На снежный знак Христа.
Глава 6
Есть возле Рэдинга тюрьма,
А в ней позорный ров,
Там труп, завернутый людьми
В пылающий покров,
Не осеняет благодать
Заупокойных слов.
Пускай до Страшного суда
Лежит спокойно Он,
Пусть не ворвется скорбный стон
В его последний сон,-
Убил возлюбленную Он,
И потому казнен.
Но каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один - жестокостью, другой -
Отравою похвал,
Трус - поцелуем, тот кто смел,-
кинжалом наповал.
Перевод Н. Воронель
Памяти К. Т. У., бывшего кавалериста
королевской конной гвардии.
Казнен в тюрьме Его величества,
Рэдинг, Беркшир, 7 июля 1896 года
Глава 1
Не в красном был Он в этот час
Он кровью залит был,
Да, красной кровью и вином
Он руки обагрил,
Когда любимую свою
В постели Он убил.
В тюремной куртке через двор
Прошел Он в первый раз,
Легко ступая по камням,
Шагал Он среди нас,
Но никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрел никто из нас
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На легких парусах.
В немом строю погибших душ
Мы шли друг другу вслед,
И думал Я - что сделал Он,
Виновен или нет?
"Его повесят поутру",-
Шепнул мне мой сосед.
О Боже! Стены, задрожав,
Обрушились вокруг,
И небо стиснуло мне лоб,
Как раскаленный круг,
Моя погибшая душа
Себя забыла вдруг.
Так вот какой гнетущий страх
Толкал Его вперед,
Вот почему Он так смотрел
На бледный небосвод:
Убил возлюбленную Он
И сам теперь умрет!
Ведь каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один - жестокостью, другой -
Отравою похвал,
Коварным поцелуем - трус,
А смелый - наповал.
Один убил на склоне лет,
В расцвете сил - другой.
Кто властью золота душил,
Кто похотью слепой,
А милосердный пожалел:
Сразил своей рукой.
Кто слишком преданно любил,
Кто быстро разлюбил,
Кто покупал, кто продавал,
Кто лгал, кто слезы лил,
Но ведь не каждый принял смерть
За то, что он убил.
Не каждый всходит на помост
По лестнице крутой,
Захлебываясь под мешком
Предсмертной темнотой.
Чтоб, задыхаясь, заплясать
В петле над пустотой.
Не каждый отдан день и ночь
Тюремщикам во власть,
Чтоб ни забыться Он не мог,
Ни помолиться всласть;
Чтоб смерть добычу у тюрьмы
Не вздумала украсть.
Не каждый видит в страшный час,
Когда в глазах туман,
Как входит черный комендант
И белый капеллан,
Как смотрит желтый лик Суда
В тюремный балаган.
Не каждый куртку застегнет,
Нелепо суетясь,
Пока отсчитывает врач
Сердечный перепляс,
Пока, как молот, бьют часы
Его последний час.
Не каждому сухим песком
Всю глотку обдерет,
Когда появится палач
В перчатках у ворот
И, чтобы жажду Он забыл,
В ремни Его возьмет.
Не каждому, пока Он жив,
Прочтут заупокой,
Чтоб только ужас подтвердил,
Что Он еще живой;
Не каждый, проходя двором,
О гроб споткнется свой.
Не каждый должен видеть высь,
Как в каменном кольце,
И непослушным языком
Молиться о конце,
Узнав Кайафы поцелуй
На стынущем лице.
Глава 2
И шесть недель Он ожидал,
Когда наступит час;
Легко ступая по камням,
Шагал Он среди нас,
Но никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрел никто из нас
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На светлых парусах.
Он в страхе пальцев не ломал
И не рыдал в тоске,
Безумных призрачных надежд
Не строил на песке,
Он просто слушал, как дрожит
Луч солнца на щеке.
Он рук в надежде не ломал
За каменной стеной,
Он просто пил открытм ртом
Неяркий свет дневной,
Холодный свет последних дней
Он пил, как мед хмельной.
В немом строю погибших душ
Мы шли друг другу вслед,
И каждый словно позабыл
Свой грех и свой ответ,
Мы знал только, что Его
Казнить должны чуть свет.
Как странно слышать легкий шаг,
Летящий по камням,
Как странно видеть жадный взгляд,
Скользящий к облакам,
И знать, что Он свой страшный долг
Уплатит палачам.
***
Из года в год сирень цветет
И вянет в свой черед,
Но виселица никогда
Плода не принесет,
И лишь когда живой умрет,
Созреет страшный плод.
Все первый ряд занять хотят,
И всех почет влечет,
Но кто б хотел в тугой петле
Взойти на эшафот,
Чтоб из-под локтя палача
Взглянуть на небосвод?
В счастливый день, в счастливый час
Кружимся мы смеясь,
Поет гобой для нас с тобой,
И мир чарует глаз,
Но кто готов на смертный зов
В петле пуститься в пляс?
Нам каждый день казнил сердца
Тревогой ледяной:
В последний раз один из нас
Проходит путь земной,
Как знать, в каком аду пылать
Душе Его больной.
***
Но вот однажды не пришел
в тюремный двор мертвец,
И знали мы, что черный суд
Свершился наконец,
Что сердце брата не стучит
Среди живых сердец.
Мы встретились в позорный день,
А не в святую ночь,
Но в бурю гибнущим судам
Друг другу не помочь:
На миг столкнули волны нас
И разбросали прочь.
Мы оба изгнаны людьми
И брошены в тюрьму,
До нас обоих дела нет
И богу самому,
Поймал нас всех в ловушку грех,
Не выйти никому.
Глава 3
В тюрьме крепки в дверях замки
И стены высоки.
За жизнью узников следят
Холодные зрачки,
Чтоб Он не вздумал избежать
Карающей руки.
Здесь каждый отдан день и ночь
Тюремщикам во власть,
Чтоб ни забыться Он не мог,
Ни помолиться всласть;
Чтоб смерть добычу у тюрьмы
Не вздумала украсть.
Здесь смертной казни ритуал
Правительство блюдет.
Здесь врач твердит Ему, что смерть -
Естественный исход,
И дважды на день капеллан
О боге речь ведет.
Курил он трубку, пиво пил,
Выслушивал врача,
Он стиснул страх в своей душе
И запер без ключа,
И говорил, что даже рад
Увидеть палача.
Чему же все-таки Он рад, -
Никто спросить не мог:
Надевший маску на лицо
И на уста замок,
Тюремный сторож должен быть
Безжалостен и строг.
Но если б кто и захотел,
Сочувствуя, прийти,
Какие мог бы он слова
Для смертника найти,
Чтоб душу брата увести
С тернистого пути?
***
Бредет, шатаясь, через двор,
Дурацкий маскарад,
Тяжелых ног и бритых лбов
Изысканный парад, -
Нам всем дана судьба одна,
Нам всем дорога в ад.
Мы чистили сухим песком
Холодный блеск перил,
Мели полы, скребли столы
И драили настил,
Таскали камни через двор
И падали без сил.
Трепали мы сухой канат
До крови на ногтях,
Орали мы весь день псалмы
С мочалками в руках,
Но в сердце каждого из нас
Всегда таился страх.
И в страхе облетали дни,
Как листья в октябре,
Мы забывали, что Его
Повесят на заре,
Пока не увидали вдруг
Могилу во дворе.
Там крови ждал сухой асфальт,
Разинув желтый рот,
И каждый ком кричал о том,
Кто в этот час живет,
Переживет и эту ночь,
А на заре умрет.
И каждый шел, познав душой
Страданье, Смерть и Рок,
И каждый в номерном гробу
Был заперт на замок,
И, крадучись, пронес палач
Зловещий свой мешок.
***
В ту ночь во тьме по всей тюрьме
Бродил и бредил страх,
Терялся зов и гул шагов
На каменных полах,
И в окнах пятна бледных лиц
Маячили впотьмах.
Но, словно путник у реки,
Уснул под утро Он,
И долго стражу удивлял
Его спокойный сон
В тот час, когда пришел палач
И жертвы ждет закон.
А к нам, мерзавцам и ворам,
Не приходил покой.
А нас, рыдавших в первый раз
И над чужой судьбой,
Сквозь ночь гнала чужая боль
Безжалостной рукой.
x x x
Тяжелым грузом грех чужой
Ложится на сердца,
И кем-то пролитая кровь
Жжет каплями свинца
И меч вины, калеча сны,
Касается лица.
Скользила стража вдоль дверей
И уходила прочь,
И, распростершись на полу,
Чтоб ужас превозмочь,
Молились богу в первый раз
Безбожники всю ночь.
Молились богу в первый раз
Проклятые уста,
Могильным саваном в окне
Шуршала темнота,
И обжигала, как вино,
Раскаянья тщета.
Свет звезд потух, пропел петух,
Но полночь не ушла;
Над головой во тьме ночной
Сходились духи зла,
Да ужас, разевая пасть,
Смеялся из угла.
Минуя нас, они, клубясь,
Скользили по полу,
Цепляясь щупальцами рук,
Струились по стеклу,
То в лунный круг вплывали вдруг,
То прятались во мглу.
Следили мы, как духи тьмы
Вились невдалеке:
В тягучем ритме сарабанд,
Кружась на потолке,
Бесплотный хор чертил узор
Как ветер на песке.
Нас мрак не спас от их гримас,
А день не приходил.
Их стон, как похоронный звон
Под сводами бродил,
На зов их души мертвецов
Вставали из могил:
"О, мир богат! - они вопят,-
Да ноги в кандалах!
Разок-другой рискни игрой -
И жизнь в твоих руках!
Но смерть ждет тех, кто ставит грех
На карту второпях!"
Тем, кто закован в кандалы,
Чей мир и дом - тюрьма,
Толпой людей, а не теней
Полна казалась тьма.
О кровь Христова! Их возня
Сводила нас с ума.
Вились вокруг, сплетая круг
Бесплотных рук и глаз,
Жеманным шагом потаскух
Скользили, зло смеясь,
И на полу, склонясь в углу,
Молясь, дразнили нас.
Заплакал ветер на заре,
А ночь осталась тут,
Зажав в тиски кудель тоски,
Сучила нить минут.
Мы в страхе ждали, что к утру
Свершится Страшный суд.
Рыдая, ветер проходил
Дозором над тюрьмой,
Пока развязку торопил
Бег времени слепой.
О, ветра стон! Доколе он
Приставлен к нам судьбой?
Но вот настиг решетки свет,
По стенам их гоня,
Вцепились прутья в потолок
Над койкой у меня:
Опять зажег жестокий бог
Над миром пламя дня.
x x x
К шести успели подмести
И стихла в семь тюрьма,
Но в трепете могучих крыл
Еще таилась тьма:
То нас дыханьем ледяным
Касалась Смерть сама.
Не в саване явилась Смерть
На лунном скакуне -
Палач с мешком прошел тайком
В зловещей тишине:
Ему веревки и доски
Достаточно вполне.
x x x
Как тот, кто падая, бредет
По зыбким топям зла,
Мы шли, молитвы позабыв,
Сквозь муки без числа.
И в сердце каждого из нас
Надежда умерла.
Но правосудие, как Смерть,
Идет своим путем,
Для всех времен людской закон
С пощадой незнаком:
Всех - слабых, сильных - топчет он
Тяжелым сапогом.
Поток минут часы сомнут
На гибель и позор,
Восьмой удар как страшный дар,
Как смертный приговор:
Не избежит своей судьбы
Ни праведник, ни вор.
И оставалось только ждать,
Что знак нам будет дан,
Мы смолкли, словно берега,
Одетые в туман,
Но в каждом сердце глухо бил
Безумец в барабан.
x x x
Внезапно тишину прервал
Протяжный мерный бой,
И в тот же миг бессильный крик
Пронесся над тюрьмой,
Как заунывный стон болот,
Как прокаженных вой.
Порой фантазия в тюрьме
Рождает смертный страх:
Уже намылена петля
У палача в руках,
И обрывает хриплый стон
Молитву на устах.
Мне так знаком предсмертный хрип,
На части рвущий рот,
Знаком у горла вставший ком,
Знаком кровавый пот:
Кто много жизней получил,
Тот много раз умрет.
Глава 4
Не служит мессы капеллан
В день казни никогда:
Его глаза полны тоски,
Душа полна стыда, -
Дай бог, чтоб из живых никто
Не заглянул туда.
Нас днем держали взаперти,
Но вот пробил отбой,
Потом за дверью загремел
Ключами наш конвой,
И каждый выходил на свет,
Свой ад неся с собой.
Обычным строем через двор
Прошли мы в этот раз,
Стер тайный ужас краски с лиц,
Гоня по плитам нас,
И никогда я не встречал
Таких тоскливых глаз.
Нет, не смотрели мы вчера
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах,
Где проплывают облака
На легких парусах.
Но многих низко гнул к земле
Позор грехов земных,-
Не присудил бы правый суд
Им жить среди живых:
Пусть пролил он живую кровь,-
Кровь мертвецов на них!
Ведь тот кто дважды согрешит,
Тот мертвых воскресит.
Их раны вновь разбередит
И саван обагрит,
Напрасной кровью обагрит
Покой могильных плит.
x x x
Как обезьяны на цепи,
Шагали мы гуськом,
Мы молча шли за кругом круг
В наряде шутовском,
Сквозь дождь мы шли за кругом круг
В молчанье нелюдском.
Сквозь дождь мы шли за кругом круг,
Мы молча шли впотьмах,
А исступленный ветер зла
Ревел в пустых сердцах,
И там, куда нас Ужас гнал,
Вставал навстречу Страх.
Брели мы стадом через двор
Под взглядом патухов,
Слепили блеском галуны
Их новых сюртуков,
Но известь на носках сапог
Кричала громче слов.
Был скрыт от глаз вчерашний ров
Асфальтовой корой,
Остался только след песка
И грязи под стеной
Да клочья савана Его
Из извести сырой.
Покров из извести сырой
Теперь горит на Нем,
Лежит Он глубоко в земле,
Опутанный ремнем.
Лежит он, жалкий и нагой,
Спеленутый огнем.
Пылает известь под землей
И с телом сводит счет,-
Хрящи и кости гложет днем,
А ночью мясо жрет,
Но сердце жжет она все дни,
Все ночи напролет.
x x x
Три года там не расцветут
Ни травы, ни цветы,
Чтоб даже землю жгло клеймо
Позорной наготы
Перед лицом святых небес
И звездной чистоты.
Боятся люди, чтоб цветов
Не осквернил злодей,
Но божьей милостью земля
Богаче и щедрей,
Там розы б выросли алей,
А лилии белей.
На сердце б лилии взошли,
А розы - на устах.
Что можем знать мы о Христе
И о его путях,
С тех пор как посох стал кустом
У странника в руках?
Ни алых роз, ни белых роз
Не вырастить в тюрьме,-
Там только камни среди стен,
Как в траурной кайме,
Чтоб не могли мы позабыть
О тягостном ярме.
Но лепестки пунцовых роз
И снежно-белых роз
В песок и грязь не упадут
Росою чистых слез,
Чтобы сказать, что принял смерть
За всех людей Христос.
x x x
Пусть камни налегли на грудь,
Сошлись над головой,
Пусть не поднимется душа
Над известью сырой,
Чтобы оплакать свой позор
И приговор людской.
И все же Он нашел покой
И отдых неземной:
Не озарен могильный мрак
Ни солнцем, ни луной,-
Там Страх Его не поразит
Безумьем в час ночной.
x x x
Его повесили, как пса,
Как вешают собак,
Поспешно вынув из петли,
Раздели кое-как,
Спустили в яму без молитв
И бросили во мрак.
Швырнули мухам голый труп,
Пока он не остыл,
Чтоб навалить потом на грудь
Пылающий настил,
Смеясь над вздувшимся лицом
В жгутах лиловых жил.
x x x
Над Ним в молитве капеллан
Колен не преклонил;
Не стоит мессы и креста
Покой таких могил,
Хоть ради грешников Христос
На землю приходил.
Ну что ж, Он перешел предел,
Назначенный для всех,
И чаша скорби и тоски
Полна слезами тех,
Кто изгнан обществом людей,
Кто знал позор и грех.
Глава 5
Кто знает, прав или не прав
Земных Законов Свод,
Мы знали только, что в тюрьме
Кирпичный свод гнетет
И каждый день ползет, как год,
Как бесконечный год.
Мы знали только, что закон,
Написанный для всех,
Хранит мякину, а зерно
Роняет из прорех,
С тех пор как брата брат убил
И миром правит грех.
Мы знали - сложена тюрьма
Из кирпичей стыда,
Дворы и окна оплела
Решетка в два ряда,
Чтоб скрыть страданья и позор
От божьего суда.
За стены прячется тюрьма
От Солнца и Луны.
Что ж, люди правы: их дела,
Как души их, черны,-
Ни вечный Бог, ни Божий Сын
Их видеть не должны.
x x x
Мечты и свет прошедших лет
Убьет тюремный смрад;
Там для преступных, подлых дел
Он благостен стократ,
Где боль и мука у ворот
Как сторожа стоят.
Одних тюрьма свела с ума,
В других убила стыд,
Там бьют детей, там ждут смертей,
Там справедливость спит,
Там человеческий закон
Слезами слабых сыт.
Там жизнь идет из года в год
В зловонных конурах,
Там Смерть ползет из всех щелей
И прячется в углах,
Там, кроме похоти слепой,
Все прах в людских сердцах.
Там взвешенный до грамма хлеб
Крошится, как песок,
Сочится слизью по губам
Гнилой воды глоток,
Там бродит Сон, не в силах лечь
И проклиная Рок.
Там Жажда с Голодом, рыча,
Грызутся, словно псы,
Там камни, поднятые днем,
В полночные часы
Ложатся болью на сердца,
Как гири на весы.
Там сумерки в любой душе
И в камере любой,
Там режут жесть и шьют мешки
Свой ад неся с собой,
Там тишина порой страшней,
Чем барабанный бой.
Глядит в глазок чужой зрачок,
Безжалостный, как плеть,
Там, позабытые людьми,
Должны мы околеть,
Там суждено нам вечно жить,
Чтоб заживо истлеть.
x x x
Там одиночество сердца,
Как ржавчина, грызет,
Там плачут, стонут и молчат,-
И так из года в год,
Но даже каменных сердец
Господь не оттолкнет.
Он разобьет в тюрьме сердца
Злодеев и воров.
И лепрозорий опахнет,
Как от святых даров,
Неповторимый аромат
Невиданных цветов.
Как счастлив тот, кто смыл свой грех
Дождем горячих слез,
Разбитым сердцем искупил
И муки перенес,-
Ведь только к раненым сердцам
Находит путь Христос.
x x x
А мертвый, высунув язык,
В жгутах лиловых жил.
Все ждет того, кто светлый Рай
Разбойнику открыл,
Того, кто все грехи людей
Голгофой искупил.
Одетый в красное судья
Отмерил двадцать дней,
Коротких дней, чтоб Он забыл
Безумный мир людей,
Чтоб смыл Он кровь не только с рук,
Но и с души своей.
Рука, поднявшая кинжал,
Теперь опять чиста,
Ведь только кровь отмоет кровь,
И только груз креста
Заменит Каина клеймо
На снежный знак Христа.
Глава 6
Есть возле Рэдинга тюрьма,
А в ней позорный ров,
Там труп, завернутый людьми
В пылающий покров,
Не осеняет благодать
Заупокойных слов.
Пускай до Страшного суда
Лежит спокойно Он,
Пусть не ворвется скорбный стон
В его последний сон,-
Убил возлюбленную Он,
И потому казнен.
Но каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один - жестокостью, другой -
Отравою похвал,
Трус - поцелуем, тот кто смел,-
кинжалом наповал.
Перевод Н. Воронель
Феликс Кривин
Ксантиппа
Верная, примерная Ксантиппа,
Как ты любишь своего Сократа!
Охраняешь ты его от гриппа,
От друзей, от водки, от разврата,
От больших и малых огорчений,
От порывов, низких и высоких,
От волнений, лишних впечатлений,
От весьма опасных философий,
От суждений, слишком справедливых,
Изречений, чересчур крылатых...
Любящая, добрая Ксантиппа,
Пожалей несчастного Сократа!
Филину Ксантиппу - физкультПРЕВЕД!
Ксантиппа
Верная, примерная Ксантиппа,
Как ты любишь своего Сократа!
Охраняешь ты его от гриппа,
От друзей, от водки, от разврата,
От больших и малых огорчений,
От порывов, низких и высоких,
От волнений, лишних впечатлений,
От весьма опасных философий,
От суждений, слишком справедливых,
Изречений, чересчур крылатых...
Любящая, добрая Ксантиппа,
Пожалей несчастного Сократа!
Филину Ксантиппу - физкультПРЕВЕД!
-
Panzerbear
- модератор
- Сообщения: 24316
- Зарегистрирован: 03.08.05 12:13
- Откуда: Москвабад
- Пол: М
Волхв
(с) Владимир Колесников
Не мудрее стал, а злей.
Растерял свои надежды.
Их, как ветхие одежды,
Сбросил, словно кожу змей.
Не болею от тревог,
Не смеюсь, но не горюю.
Я себя к себе ревную
От того, что одинок.
Полуптица, полузверь.
Хоть не ангел, да не демон.
Я из стали с воском сделан,
Из побед да из потерь.
Не тяни ко мне ладонь,
А беги как от напасти.
Из моей клыкастой пасти
Вырывается огонь.
Он спалит меня дотла,
Выжжет сердце мне и душу
И глаза мои иссушит,
И поселится в них мгла.
Опускаюсь ли с небес,
Поднимаюсь ли из ада
Боже, дай мне боль в награду,
Что бы понял: кто я есть.
Дай мне, Господи, понять,
Кто же я на самом деле,
Кто укрылся в моём теле.
Не даёт душе летать.
К истине закрыта дверь.
И пусты мои глазницы.
Сверху слышу: "Ты же птица!"
Снизу: "Нет, ты полузверь".
А когда настанет срок
Мне в последний раз молиться,
На плечо мне сядет птица,
Мягко ляжет зверь у ног.
Мы желтеем, как листья...
Мы желтеем, как листья,
И вечер уносит нас в осень,
И земля уже близко,
И дворник готовит костер.
Как отставшие письма,
Туда, где прочтут нас и бросят
Между бездной и высью,
И выбор не очень хитер.
Мы взлетаем, как желтые стаи,
Но не в силах уже улететь,
Мы от лета и ливней устали,
Нам остыть бы теперь, и сгореть.
Мы в уме из побед
Вычитаем долги и утраты.
И все тот же ответ
Получается - ниже нуля.
Столько песен и лет,
И ни ноты надежды обратно.
Мы оставили след,
Свои годы с другими деля.
Жизнь, как книгу большую, листаем,
Непридуманный, сложный сюжет,
Там, в конце, есть страница пустая,
И увы, продолжения нет..
1996
Александр Климушин
Мы желтеем, как листья,
И вечер уносит нас в осень,
И земля уже близко,
И дворник готовит костер.
Как отставшие письма,
Туда, где прочтут нас и бросят
Между бездной и высью,
И выбор не очень хитер.
Мы взлетаем, как желтые стаи,
Но не в силах уже улететь,
Мы от лета и ливней устали,
Нам остыть бы теперь, и сгореть.
Мы в уме из побед
Вычитаем долги и утраты.
И все тот же ответ
Получается - ниже нуля.
Столько песен и лет,
И ни ноты надежды обратно.
Мы оставили след,
Свои годы с другими деля.
Жизнь, как книгу большую, листаем,
Непридуманный, сложный сюжет,
Там, в конце, есть страница пустая,
И увы, продолжения нет..
1996
Александр Климушин
Всем здравствуйте. Хочу предложить Вашему вниманию два стихотворения. Гумилёва и Саши Чёрного.
ГИЕНА
Над тростником медлительного Нила,
Где носятся лишь бабочки да птицы,
Скрывается забытая могила
Преступной, но пленительной царицы.
Ночная мгла несет свои обманы,
Встает луна, как грешная сирена,
Бегут белесоватые туманы,
И из пещеры крадется гиена.
Ее стенанья яростны и грубы,
Ее глаза зловещи и унылы,
И страшны угрожающие зубы
На розоватом мраморе могилы.
«Смотри, луна, влюбленная в безумных,
Смотрите, звезды, стройные виденья,
И темный Нил, владыка вод бесшумных,
И бабочки, и птицы, и растенья.
Смотрите все, как шерсть моя дыбится,
Как блещут взоры злыми огоньками.
Неправда ль, я такая же царица,
Как та, что спит под этими камнями?
В ней билось сердце, полное изменой,
Носили смерть изогнутые брови,
Она была такою же гиеной,
Она, как я, любила запах крови».
По деревням собаки воют в страхе,
В домах рыдают маленькие дети,
И хмурые хватаются феллахи
За длинные, безжалостные плети.
(Гумилёв)
ПОШЛОСТЬ
Лиловый лиф и желтый бант у бюста,
Безглазые глаза — как два пупка.
Чужие локоны к вискам прилипли густо
И маслянисто свесились бока.
Сто слов, навитых в черепе на ролик,
Замусленную всеми ерунду,—
Она, как четки набожный католик,
Перебирает вечно на ходу.
В ее салонах — все, толпою смелой,
Содравши шкуру с девственных идей,
Хватают лапами бесчувственное тело
И рьяно ржут, как стадо лошадей.
Там говорят, что вздорожали яйца
И что комета стала над Невой,—
Любуясь, как каминные китайцы
Кивают в такт, под граммофонный вой.
Сама мадам наклонна к идеалам:
Законную двуспальную кровать
Под стеганым атласным одеялом
Она всегда умела охранять.
Но, нос суя любовно и сурово
В случайный хлам бесштемпельных «грехов»
Она читает вечером Баркова
И с кучером храпит до петухов.
Поет. Рисует акварелью розы.
Следит, дрожа, за модой всех сортов,
Копя остроты, слухи, фразы, позы
И растлевая музу и любовь.
На каждый шаг — расхожий катехизис,
Прин-ци-пи-аль-но носит бандажи,
Некстати поминает слово «кризис»
И томно тяготеет к глупой лжи.
В тщеславном, нестерпимо остром зуде
Всегда смешна, себе самой в ущерб,
И даже на интимнейшей посуде
Имеет родовой дворянский герб.
Она в родстве и дружбе неизменной
С бездарностью, нахальством, пустяком.
Знакома с лестью, пафосом, изменой
И, кажется, в амурах с дураком...
Ее не знают, к счастью, только... Кто же?
Конечно — дети, звери и народ.
Одни — когда со взрослыми не схожи,
А те — когда подальше от господ.
Портрет готов. Карандаши бросая,
Прошу за грубость мне не делать сцен:
Когда свинью рисуешь у сарая —
На полотне не выйдет belle Helene.
(Саша Чёрный)
ГИЕНА
Над тростником медлительного Нила,
Где носятся лишь бабочки да птицы,
Скрывается забытая могила
Преступной, но пленительной царицы.
Ночная мгла несет свои обманы,
Встает луна, как грешная сирена,
Бегут белесоватые туманы,
И из пещеры крадется гиена.
Ее стенанья яростны и грубы,
Ее глаза зловещи и унылы,
И страшны угрожающие зубы
На розоватом мраморе могилы.
«Смотри, луна, влюбленная в безумных,
Смотрите, звезды, стройные виденья,
И темный Нил, владыка вод бесшумных,
И бабочки, и птицы, и растенья.
Смотрите все, как шерсть моя дыбится,
Как блещут взоры злыми огоньками.
Неправда ль, я такая же царица,
Как та, что спит под этими камнями?
В ней билось сердце, полное изменой,
Носили смерть изогнутые брови,
Она была такою же гиеной,
Она, как я, любила запах крови».
По деревням собаки воют в страхе,
В домах рыдают маленькие дети,
И хмурые хватаются феллахи
За длинные, безжалостные плети.
(Гумилёв)
ПОШЛОСТЬ
Лиловый лиф и желтый бант у бюста,
Безглазые глаза — как два пупка.
Чужие локоны к вискам прилипли густо
И маслянисто свесились бока.
Сто слов, навитых в черепе на ролик,
Замусленную всеми ерунду,—
Она, как четки набожный католик,
Перебирает вечно на ходу.
В ее салонах — все, толпою смелой,
Содравши шкуру с девственных идей,
Хватают лапами бесчувственное тело
И рьяно ржут, как стадо лошадей.
Там говорят, что вздорожали яйца
И что комета стала над Невой,—
Любуясь, как каминные китайцы
Кивают в такт, под граммофонный вой.
Сама мадам наклонна к идеалам:
Законную двуспальную кровать
Под стеганым атласным одеялом
Она всегда умела охранять.
Но, нос суя любовно и сурово
В случайный хлам бесштемпельных «грехов»
Она читает вечером Баркова
И с кучером храпит до петухов.
Поет. Рисует акварелью розы.
Следит, дрожа, за модой всех сортов,
Копя остроты, слухи, фразы, позы
И растлевая музу и любовь.
На каждый шаг — расхожий катехизис,
Прин-ци-пи-аль-но носит бандажи,
Некстати поминает слово «кризис»
И томно тяготеет к глупой лжи.
В тщеславном, нестерпимо остром зуде
Всегда смешна, себе самой в ущерб,
И даже на интимнейшей посуде
Имеет родовой дворянский герб.
Она в родстве и дружбе неизменной
С бездарностью, нахальством, пустяком.
Знакома с лестью, пафосом, изменой
И, кажется, в амурах с дураком...
Ее не знают, к счастью, только... Кто же?
Конечно — дети, звери и народ.
Одни — когда со взрослыми не схожи,
А те — когда подальше от господ.
Портрет готов. Карандаши бросая,
Прошу за грубость мне не делать сцен:
Когда свинью рисуешь у сарая —
На полотне не выйдет belle Helene.
(Саша Чёрный)
Навеяло веткой Мейсона или опять песня
Непутёвый
Алексей Иващенко
В этот мелкий серый дождик, в эту мерзкую погоду
Очень хочется забраться на какой-нибудь чердак
И лежать, смотреть в окошко на струящуюся воду,
И мечтать, как было б славно, если б было всё не так.
И своей нелепой жизни сочиняя оправданья,
Поливать себя презреньем, но не очень, а любя,
Размышлять по ходу дела о проблемах мирозданья
И жалеть по всей программе непутёвого себя.
Непутёвого себя, бестолкового,
Не способного включить автостоп
И, как опыт показал, не готового
К вероломству этих женских особ.
Но к концу подходит время, отведённое на слёзы,
И несчастные любови исчезают, словно дым.
Просто завтра будет солнце, и уйдут на запад грозы
И я вновь, как конь фанерный поскачу "тыг-дым, тыг-дым".
Так что если есть потребность утопиться, удушиться -
Этот серый мелкий дождик - просто божья благодать,
Ведь в хорошую погоду на такое не решиться
И уж вовсе невозможно полноценно оправдать
Непутёвого себя, бестолкового,
Не способного включить автостоп
И, как опыт показал, не готового
К вероломству этих женских особ.
Непутёвого себя, бестолкового,
Вечно полного бредовых идей
И, как опыт показал, не готового
К легкомысленности женских людей.
Непутёвый
Алексей Иващенко
В этот мелкий серый дождик, в эту мерзкую погоду
Очень хочется забраться на какой-нибудь чердак
И лежать, смотреть в окошко на струящуюся воду,
И мечтать, как было б славно, если б было всё не так.
И своей нелепой жизни сочиняя оправданья,
Поливать себя презреньем, но не очень, а любя,
Размышлять по ходу дела о проблемах мирозданья
И жалеть по всей программе непутёвого себя.
Непутёвого себя, бестолкового,
Не способного включить автостоп
И, как опыт показал, не готового
К вероломству этих женских особ.
Но к концу подходит время, отведённое на слёзы,
И несчастные любови исчезают, словно дым.
Просто завтра будет солнце, и уйдут на запад грозы
И я вновь, как конь фанерный поскачу "тыг-дым, тыг-дым".
Так что если есть потребность утопиться, удушиться -
Этот серый мелкий дождик - просто божья благодать,
Ведь в хорошую погоду на такое не решиться
И уж вовсе невозможно полноценно оправдать
Непутёвого себя, бестолкового,
Не способного включить автостоп
И, как опыт показал, не готового
К вероломству этих женских особ.
Непутёвого себя, бестолкового,
Вечно полного бредовых идей
И, как опыт показал, не готового
К легкомысленности женских людей.
Продолжу тему хныканья и жалоб на жизнь:
Целый день сырой осенний воздух
Я вдыхал в смятеньи и тоске.
Я хочу поужинать,и звезды
Золотые в темном кошельке!
И,дрожа от желтого тумана,
Я спустился в маленький подвал.
Я нигде такого ресторана
И такого сброда не видал!
Мелкие чиновники, японцы,
Теоретики чужой казны...
За прилавком щупает червонцы
Человек,- и все они пьяны.
"будьте так любезны,разменяйте, -
Убедительно его прошу, -
Только мне бумажек не давайте -
Трехрублевок я не выношу!"
Что мне делать с пьяною оравой?
Как попал сюда я, боже мой?
Если я на то имею право, -
Разменяйте мне мой золотой!
(Мандельштам)
Целый день сырой осенний воздух
Я вдыхал в смятеньи и тоске.
Я хочу поужинать,и звезды
Золотые в темном кошельке!
И,дрожа от желтого тумана,
Я спустился в маленький подвал.
Я нигде такого ресторана
И такого сброда не видал!
Мелкие чиновники, японцы,
Теоретики чужой казны...
За прилавком щупает червонцы
Человек,- и все они пьяны.
"будьте так любезны,разменяйте, -
Убедительно его прошу, -
Только мне бумажек не давайте -
Трехрублевок я не выношу!"
Что мне делать с пьяною оравой?
Как попал сюда я, боже мой?
Если я на то имею право, -
Разменяйте мне мой золотой!
(Мандельштам)
И еще песня.
Исполнитель: КГБ
Припев:
Знаю я, все прошло
Ушло, словно тень,
этот путь бесконечен, как вчерашний день
я уснуть не могу по ночам
только небо шепчет мне: «не отдам,
Я тебя не отдам»
1-Времени слезы капали с неба
Жить слишком поздно, а ты – это небыль
Ведь я так хочу улететь, словно птица,
Возвращаясь – уже нельзя возвратиться
Страницу вырвало, больно, не склеишь
Жду тебя, но только ты мне не веришь
И все кажется просто, пять минут – и решенье,
Но не сразу все. Только лишь на мгновенье
Безвозвратно… Идти, не спеша,
сердце и душа, странно, будто темные пятна
Ты же видишь, лечу я, к тебе, через пропасть
Гордость? – нет, грустно… слезы по ночам,
тысячей замков твои заперты чувства
любовь к тебе одна, и не надо замены
прости за все, время лишь не изменит
Припев
2-Стрелки часов не вернут наше время
Двенадцать кругов, но сердце больше не верит
Никому – и ничему, невозможно
Одному так любить очень сложно
Время есть все, но оно – это тайна
Солнце, небо, и в мире все так печально
Наша встреча – и звезды тихо заплакали
Так проще, наверное, так легче, не правда ли
Имя твое, в каждом сне, наяву
Со мной, и во мне, и я знаю – не смогу забыть
Свою память тревожа, стирая, жить
Каждый день, каждый час, умирая, да
Я плачу, но меня не осудят
Ты не можешь видеть, что чувствую я
И глаз твоих в моей жизни больше не будет,
Время… ты прости меня.
Припев
Исполнитель: КГБ
Припев:
Знаю я, все прошло
Ушло, словно тень,
этот путь бесконечен, как вчерашний день
я уснуть не могу по ночам
только небо шепчет мне: «не отдам,
Я тебя не отдам»
1-Времени слезы капали с неба
Жить слишком поздно, а ты – это небыль
Ведь я так хочу улететь, словно птица,
Возвращаясь – уже нельзя возвратиться
Страницу вырвало, больно, не склеишь
Жду тебя, но только ты мне не веришь
И все кажется просто, пять минут – и решенье,
Но не сразу все. Только лишь на мгновенье
Безвозвратно… Идти, не спеша,
сердце и душа, странно, будто темные пятна
Ты же видишь, лечу я, к тебе, через пропасть
Гордость? – нет, грустно… слезы по ночам,
тысячей замков твои заперты чувства
любовь к тебе одна, и не надо замены
прости за все, время лишь не изменит
Припев
2-Стрелки часов не вернут наше время
Двенадцать кругов, но сердце больше не верит
Никому – и ничему, невозможно
Одному так любить очень сложно
Время есть все, но оно – это тайна
Солнце, небо, и в мире все так печально
Наша встреча – и звезды тихо заплакали
Так проще, наверное, так легче, не правда ли
Имя твое, в каждом сне, наяву
Со мной, и во мне, и я знаю – не смогу забыть
Свою память тревожа, стирая, жить
Каждый день, каждый час, умирая, да
Я плачу, но меня не осудят
Ты не можешь видеть, что чувствую я
И глаз твоих в моей жизни больше не будет,
Время… ты прости меня.
Припев
Кто сейчас на конференции
Сейчас этот форум просматривают: Yandex [Bot] и 15 гостей