Самострел

Все о литературе. Отечественной и зарубежной. Классики и современники.
Обсуждение, мнения, комментарии.
Собственные произведения.
Ответить
Аватара пользователя
Babtist
аксакал
Сообщения: 5765
Зарегистрирован: 10.04.14 13:51
Откуда: СПб

Самострел

Сообщение Babtist » 30.11.19 06:38

К Дню Победы памяти моего отца, прошедшему войну "от звонка до звонка" посвящаю

-Саша! Саша, вставай,- меня трясли за плечо. Тряска и голос вплетались в сон. Сон переплетался со смутно проступающей явью. И наконец явь материализовалась в виде командира санвзвода моего батальона Андрея Терехова.
-Саша, вставай, у нас ЧП.
Я тяжело сел на нарах и замотал головой, стараясь окончательно проснуться. Печурка потухла и в землянке было зверски холодно. Почему после двух суток активного бодрствования меня вытаскивает из- под нагретой шинели командир санвзвода? Наверное у меня было такое лицо, что Терехов поперхнулся:
-Такое дело…Самострел…Во второй роте.
-Кто?- ещё не совсем придя в себя, задал я глупый вопрос. Какая разница, кто. Вычисленный самострел- уже почти стопроцентный труп. Приговор трибунала, как правило, однозначен и приводится в исполнение на месте. То есть, для меня уже этого человека нет, его фамилия или звание не имеют ровным счётом никакого значения. Важно другое- он служил в роте МОЕГО батальона. Самострел рассматривался, как моральная нестойкость воинского подразделения со всеми вытекающими последствиями. Ни мне, ни командиру второй роты лейтенанту Кулевацкому ничего хорошего ждать в связи с этим не приходится. Самым крайним в этой истории окажется непосредственный начальник труса- Ванька-взводный*. Штрафбат ему, скорее всего, обеспечен. Все командиры взводов у Кулевацкого совсем мальчишки- только из училища. Кому ж из них «повезло»? А мне…Я пока только исполняю обязанности комбата (старшему лейтенанту по чину не положено, но офицеров не хватает), и перспектива проверить на себе поговорку «Меньше взвода не дадут, дальше фронта не сошлют»- вырисовывалась вполне реальная. Терехов тоже прекрасно это понимает и смотрит на меня сочувствующим взглядом.
-Из новичков. Орловский, кажется. Отстрелил большой палец на левой руке, дурак. Ожог чуть не до локтя. Тут и акушерка определит, что выстрел в упор. И время нашёл сволочь…
Время он нашёл, конечно, подходящее- вчера было 1 мая. На войне о праздниках узнаёшь только из календаря, да и то, если он есть под рукой. Смешно думать, что самострел «приурочен» к этой дате, но какие выводы сделает особый отдел, стоит только догадываться. От безвыходности положения я, трёхэтажно выругавшись, повалился на нары и тупо уставился в бревенчатый потолок- накат.
-Что делать будем?- первым спросил Андрей. Терехов младше меня всего на пару лет. Из интеллигентной семьи. Как и я- сын репрессированного. Пусть наших отцов и выпустили перед самой войной, как искупивших вину каторжным трудом, но тень этой вины, действительной или мнимой, преследует нас с тех пор, как от дверей наших домов отъехали «чёрные воронки». Исключение из комсомола, из института, косые взгляды бывших товарищей… Да и сейчас, на третий год войны, нас не баловали званиями и наградами. Мои одногодки, воевавшие меньше меня, но имеющие крепкие рабочее- крестьянские корни, давно майоры , а я второй год жду «капитанства» всего с медалью «За отвагу» и «Отечественной войной» второй степени на груди. Спасибо комполка подполковнику Плешкову. Его заботой живу. Хоть один человек оценивает мои заслуги. Но он может не многое. Несправедливость обостряет чувство собственного достоинства. Самые злые недоброжелатели не могут упрекнуть меня в трусости или нерешительности. Мне не надо доказывать кому либо свою ненависть к врагу. Два моих младших брата погибли, защищая Родину, и я мщу за это, за горе своих стариков- родителей, но, как мальчишка, хочу славы, хочу наград, а они обходят меня стороной.
«Что делать?...». Андрюша, если ты это у меня спрашиваешь, то уже знаешь, что надо пробовать делать, и тебе нужна только моя санкция. Ты- настоящий друг, и сознательно рискуешь очень многим, стараясь мне помочь.
-Обрежь ему ожог, как возможно, и отправляй в санроту. Даст Бог, проскочит простым ранением.
В конце апреля 1944 года на Днестровском плацдарме бои шли страшные. Каждый населённый пункт немцы обороняли до последнего. Мы подходили к границе с Румынией и остервенение врага было вполне понятным. После боя за село Делотау в моём батальоне раненых было очень много и я надеялся, что «наш» самострел как-то затеряется среди них.
- С пол руки шкуру снимать придётся…- начал Терехов и осёкся.
- Хрен с ним. Зато, может, жив останется. Да и нам…сам понимаешь. Ладно…Свинья не выдаст- особист не съест.
Короткий отдых между боями был безнадёжно испорчен, тем более, что свинья выдала- в санроте поняли, что это не обычное ранение, и доложили командиру полка.
Об этом я узнал вечером от своего ординарца Сени Мирошниченко, почерпнувшего сведения от одной из своих пассий - медсестры санроты.
Теперь сделать было уже ничего нельзя. Труса предадут суду военного трибунала, история эта станет достоянием широкой гласности с осуждением морального духа не только батальона, но и полка. По обработанной ране сделают однозначный вывод о попытке скрыть тяжкое воинское преступление…Тут уже пахло штрафбатом не только взводному. Короче, лучше бы меня два дня назад убили в Делотау.
Но судьба приготовила мне другое испытание.
Часов в десять вечера мне на НП** позвонил Плешков. Я обречённо взял протянутую телефонистом трубку, мысленно распрощавшись с офицерскими погонами, и сразу был ошарашен началом разговора.
-Ну что, комбат? Влипли мы с тобой в историю?
Комполка говорил медленно и, как мне показалось, каким-то «прощупывающим» тоном.
-Вы-то тут при чём, Пётр Алексеевич? Ответим мы с Кулевацким и Устиновым ( это командир взвода, в котором произошло ЧП).
-Ответишь, все ответим…Что ж ты сам не додумал, как надо было поступить?
-Да мы с Треховым хотели, как лучше, а в санроте…Наверное, мне надо было сразу вам доложить, рапорт подать в особый отдел…
Я не знал, что говорить и как реагировать на странные интонации Плешкова.
-Что вы с Тереховым хотели, я понял. Один дурак скомандовал, другой исполнил. Ты что, не понимаешь, что этот случай ни под каким видом и никогда не должен выйти за пределы твоего батальона?- вдруг совершенно другим, жёстким голосом сказал комполка.
-Но из санроты уже ведь доложили вам.
- С санротой я разберусь, это не твоё дело, А твоё дело- похоронить гада и внести его в списки погибших в последнем бою.
Смысл сказанного Плешковым не сразу дошёл до меня. Как похоронить? Он же живой. В санроте. Его ещё только будут судить.
-Судить? А зачем? Ты сомневаешься в его виновности? Ему всё равно, как его расстреляют- по приговору трибунала или…
Я всё понял. То, что не смогли сделать мы с Тереховым, хочет сделать комполка, только более жёстким способом.
-Сегодня же ночью заберёшь его из санроты. Я распоряжусь, что в сопровождении твоих ребят отправляют в санбат на окончательное заключение о характере ранения. Выведешь из расположения…-чеканил комполка слова, вбиваемые мне гвоздями в голову.
-Я не могу…Вообще не могу…Без суда…Это убийство…Может его отправят в штрафную роту…Он искупит…
На войне я с июня 41-го. На моём счету не один убитый фриц. Но это враг, который убьёт тебя, если ты его не опередишь. Иного нет. .В его глазах- ненависть и злоба. А этот…Орловский мужик. За 40, воевавший какой- то месяц. До этого был коноводом при обозе и взят в действующие части по причине больших потерь. Дома жена с детьми. Я не оправдывал труса. Трусость я презирал. Но в его глазах я увижу только страх, безысходность, покорность судьбе- Я НЕ СМОГУ УБИТЬ ЕГО, БЕЗОРУЖНОГО.
-Ты что, комбат? Не понимаешь, чем эта история пахнет лично для тебя?- Плешков сделал акцент на слове «комбат». Уже не и.о., а настоящая комбатская должность ожидалась- на Днестровском плацдарме я был не из последних. Видимо, и капитана дать должны. Плешков понимает, что напрямую отдать незаконный приказ он не может. Если откажусь, всё пойдёт прахом, да и ему неприятностей не избежать. Вообще, куча людей пострадает. А исполнить его «просьбу»… Кто отдаст последний приказ, поставит точку в жизни человека, руководствуясь шкурными интересами? Какими шкурными? Это трус, предатель, его всё равно расстреляют по приговору трибунала. И я ведь не один пойду в штрафбат. Устинов, Терехов…Кулевацкого, хорошего ротного, на место Устинова воткнут, да ещё звёздочки располовинят. Ещё кого-нибудь приплетут. Комсорга, например. Он-то тут при чём? Но с особого отдела станется. Кому от этого лучше будет? Я запутался в поисках истины. Плешкову, видимо, надоел долгий с перерывами на обдумывание разговор.
-Короче, комбат, не ищи приключений на свою задницу. Автоматчиков из комендантского взвода я пришлю. Надёжные ребята- на передовую мало кому из них хочется. Отрядишь кого из своих «героев» командовать. Всё!
Делать нечего. Я приказал Сене собрать ко мне всех «заинтересованных лиц». Через полчаса в моей землянке сидели Кулевацкий, Устинов, Терехов, мой зам, парторг и комсорг батальона. Едва успел я обрисовать им ситуацию, как связной привёл этого несчастного. Я представлял его мордатым, здоровенным обозником с липовой справкой о грыже или ещё какой хворобе, оберегавшей его от передовой. Из тех, у кого в сидоре всегда имеется шмат сала, пожираемый им в укромном углу вдали от глаз товарищей. И тут я увидел его. Невысокого роста, с ввалившимися щеками, в большой, не по размеру шинели, грязных сапогах и с замотанной окровавленным бинтом рукой он производил жалкое впечатление. На лице его было написано только испуганное ожидание. Конечно он не знал, для чего приведён сюда. Может думает, что начальство собралось, чтобы устроить ему хорошую головомойку, возможно с мордобоем, что иногда бывало. Мне самому приходилось выгонять некоторых в атаку из окопов прикладом автомата.
А мы собрались решать, кто будет его… С чувством, что делаю что-то не то, прошу комсорга и парторга высказать своё мнение о поступке их сослуживца. Комсорг настроен решительно:
- Такой не достоин звания советского воина. Когда мы проливаем кровь за Родину, он хотел отсидеться в тылу. Какой пример он подал молодым солдатам? Самое суровое наказание…
Его перебил парторг:
-Ладно! Не на собрании. Сволочь. Хотел легко от войны отделаться, да ещё нашивки за ранение получить. Смерть гаду!
Да, они правы, вполне правы. Каждый из нас ходит под смертью, и отношение к тому, кто прячется от неё за спины товарищей, не может быть иным. Но дело не в этом. КТО? Парторгу с комсоргом легко говорить правильные слова. Они понимают, что дело их, в общем, десятое. Максимум, отстранение от достаточно хлопотных должностей.
Все смотрят на Устинова, как будто не самострел, а он главный виновник произошедшего. Мальчишка сидит белый, как мел, зачем-то пытаясь вырвать кокарду из фуражки. Второй « кандидат»- Кулевацкий. Лейтенант смотрит в пол, нервно сжимая и разжимая кулаки. Мой зам сосредоточенно исследует содержимое своего планшета.
Понимаю, что в душе у всех то же, что у меня- своего, даже труса убивать не хотят. Добровольцы вряд ли найдутся, а у меня не получится отдать приказ, как, впрочем, и у Плешкова. Пауза затягивается.
В этот момент в землянку вваливаются пять автоматчиков из комендантского взвода во главе с сержантом. Они грязные и злые, как черти. Час ночи, их оторвали от отдыха и они должны были пять километров топать в темень по бездорожью для десятиминутной «работы». При них обсуждать, кто пойдёт командовать расстрелом, невозможно, и если я не могу приказать, то должен идти сам.
Сержант выталкивает обречённого за дверь. Я иду впереди. Метрах в пятистах за траншеями лесок. Там у оврага процессия останавливается. Я не знаю, с чего начать и что командовать. Сержант, с ухмылкой глядя на меня, расставляет своих людей в ряд перед оврагом. Что бы что-то сказать, спрашиваю у самострела:
-Ты знаешь, какая похоронка придёт к твоей жене?
Солдат молчит. Его тупая покорность судьбе сбивает меня с толку. Я хочу, но не могу разозлиться на самострела.
-Твою семью сошлют в Сибирь.
- Отправьте меня в штрафную роту,- слышу я впервые его голос. Голос без интонаций, без эмоций. Голос мертвеца.
Автоматчики смеются:
- К немцам перебежать захотел, падла! А шинель на тебе новая. Снимай, сука!
Заставляют снять и гимнастёрку.
Ночь, быстро бегут низкие тучи. Из-за них иногда выглядывает жёлтый полумесяц. В его неровном свете зубы автоматчиков блестят, как волчьи клыки. Жутко. Я весь дрожу.
Меня приводит в чувство голос сержанта:
-Давай, старшОй, быстрее. Нам ещё обратно часа два переть,- грубо говорит он. В другое время он надолго бы запомнил, как надо разговаривать с офицером, но сейчас мне не до него.
Самострел стоит в белой нижней рубахе. И вдруг довольно спокойно и тихо спрашивает:
-Куда мне?
Его толкают к обрыву, я что-то кричу о предательстве, крик тонет в залпе автоматных очередей. Солдат, как подкошенный падает на чёрную землю. Сержант деловито сворачивает его шинель, кто-то из автоматчиков забирает гимнастёрку.
-Надо же закопать, нельзя так бросить,- говорю я в никуда.
Сержант с той же ухмылкой толкает ногой тело вниз. Оно, как тряпичная кукла, катится по кустам и кочкам.
Автоматчики уходят во тьму.
Я стою на краю обрыва, не в силах покинуть место казни, и хочу крикнуть им вслед:
-Куда мне?

Ответить

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и 4 гостя