Никогда бы не подумала, что на этом форуме, некоторые образованные товарищи начнут измерять силу чувств и способность любить - сословиями, финансами
Граждане-товарищи! Что же это делается? ... Горько мне! Горько!
- Мне бы хотелось отдать эти деньги вам. Вы можете поступить на курсы, изучить какую-нибудь профессию. Можете стать стенографисткой. Я буду помогать вам. Или, может быть, ваши родители еще живы? Я бы мог, например, купить им бакалейную лавку. Скажите только, что вы хотите, и я все для вас сделаю.
Лиззи сидела неподвижно, глядя перед собой сухими глазами, и ничего не отвечала. Мартин вдруг ясно понял все, что она чувствовала в эту минуту, и сердце его болезненно сжалось. Ему не следовало этого говорить. То, что он предлагал ей, было так ничтожно в сравнении с тем, что она готова была отдать ему. Деньги - взамен любви! Он предлагал ей то, что у него было лишним, без чего он мог обойтись, - а она отдавала ему всю себя, не боясь ни позора, ни греха, ни вечных мук.
Одно было совершенно очевидно: Морзам не было никакого дела ни до самого Мартина Идена, ни до его творчества. И если они и искали его общества, то не ради него самого и не ради его произведений, а ради славы, которая теперь окружила Мартина ореолом, а может быть, им внушали уважение и те сто тысяч долларов, которые лежали у него на текущем счету в банке. Это было обычным явлением в буржуазном обществе, и странно было бы ожидать от этих людей иного. Но Мартин был горд. Ему не нужно было такой оценки. Он хотел, чтобы оценили его самого или его произведения, что было в сущности одно и то же. Так именно ценила его Лиззи. Даже его произведения не имели для нее особой цены; все дело было в нем самом. Так же относился к нему и Джимми, и вся его старая компания. Они в былые дни не раз доказывали ему свою бескорыстную преданность, - доказали ее и теперь, на воскресном гулянье в Шелл-Моунд-парке. На все его писания им было наплевать. Они любили его, Марта Идена, славного малого и своего парня и за него были готовы пойти в огонь и в воду.
- Хотите знать, что я об этом думаю? - продолжал он,- Когда я был таким же, каким остался и до сих пор, никто не хотел знать меня, кроме людей моего класса. Когда книги мои были уже написаны, никто из читавших мои рукописи не сказал мне ни одного слова одобрения. Наоборот, меня бранили за то, что я вообще пишу, считая, что я занимаюсь чем-то постыдным и достойным осуждения. Все мне говорили только одно: иди работать. Руфь сделала протестующее движение.
- Да, да, - продолжал он, - вы, правда, говорили не о работе, а о "карьере". Слово "работа", так же как и то, что я писал, не нравилось вам. Оно, правда, грубовато! Но, уверяю вас, еще грубее было, с моей точки зрения, то, что все вокруг убеждали меня приняться за работу, словно хотели направить на путь истинный какого-то закоренелого преступника. И что же? Появление моих произведений в печати и одобрение публики вызвали перемену в ваших чувствах. Вы отказались выйти замуж за Мартина Идена, хотя все, что теперь увидел свет, было написано уже тогда. Ваша любовь к нему была недостаточно сильна, чтобы вы вышли за него в то время. А теперь ваша любовь оказалась достаточно сильна, и, очевидно, объяснения этому удивительному факту надо искать именно в моей известности. О моих доходах в данном случае я не говорю, вы, может быть, не думали о них, хотя для ваших родителей, вероятно, и это имеет очень большое значение. Все это не слишком для меня лестно! Но хуже всего, что это заставляет меня усомниться в любви, в священной любви! Неужели и любовь должна питаться славой и признанием толпы? Очевидно, да! Я так много думал об этом, что у меня, наконец, голова закружилась.