Вячеслав Солдатенков (Слава СЭ)

[Саньчес]

Вячеслав Солдатенков

http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0% ... 0%A1%D1%8D

Окончил психологический факультет Международного института практической психологии в Риге. Одновременно работал психофизиологом в комиссии медэкспертизы при МВД Латвии. После окончания занимался интерпретированием психологических тестов в службе по найму персонала. Вскоре ушел в бизнес-структуры, занимался маркетингом, был членом совета директоров на нескольких предприятиях.

Чтобы больше времени проводить с детьми, сменил профессию и стал сантехником. Смена профессии привела к разводу с женой. В появившееся свободное время писал тексты для своего блога и разных журналов.
Издательство «АСТ» предложило на основании заметок из блога выпустить книгу. Книга писалась почти пять лет и была выпущена скромным тиражом в 3000 экземпляров. Однако он разошёлся за несколько дней. После нескольких допечаток тираж первой книги приблизился к 100 тысячам экземпляров.

В 2010 году также вышел неофициальный сборник миниатюр, которые были в 2010–2011 годах опубликованы в ЖЖ Славы Сэ под условным названием «Жираф».

Спустя год, в 2011 году, вышла вторая книга Славы Сэ — «Ева», первый тираж которой также мгновенно разошёлся.

тут он пишет: http://pesen-net.livejournal.com/

О драматической сути зимних праздников.

pesen_net
January 8th, 10:39

Каждый Новый год, ровно в полночь, тётин доберман прячется под ванну. Он дальтоник и не любит фейерверков. Вообще, нелюдимый человек.

Однажды ночью страшные удары сотрясли тётину дверь. По тому как забегала тётя, и как мрачно часы пробили полночь, доберман понял, вряд ли это добрые феи пришли. «Представим, что Новый год» - подумал он и влез под ванну.
Тётя звонит полицейским. Ей отвечают «экипаж будет». В наших Азиях это значит «мы впишем вас в протокол как холодное поперёк прихожей тело с недовольным лицом». Прятаться некуда. Под единственной ванной доберман. Поговорить с гостями, а лучше укусить их собачка отказывается. В ней проснулись мизантроп и пацифист.

Этажом выше функционировал бордель. Анонимы ехали к продажным женщинам, но лифт их выплюнул тут. Будучи оптимистами, мужчины опознали в запертой двери женское кокетство. Они принялись стучать, кричали лозунги. Косяк треснул. Гости вошли и удивились, насколько непрезентабельная тётя встречает их шваброй. Они смеялись, просили прощения, оплатили косяк и ушли куда-то в ночь, срывать цветы порока. И только тогда доберман выполз. Он жалел лишь, что достался тёте, не способной защитить друга. Назавтра я тряс его за уши, спрашивал не стыдно ли жрать сухой корм.

- «Оставь ребёнка!» - сказала тётя строго. - «Что ты хочешь, у него родители – латыши!»
Это правда, прибалты не общительны. Видел, как одна семья гуляла юбилей. Гости расселись, ресторан, все в праздничных костюмах землистых оттенков. Тут официант спотыкается и выливает графин компота на их папу. Вся спина и лысина в вишнях, хоть облизывай. Русский праздник тут бы и начался. Макание в салат, драка стульями, мало ли конкурсов можно устроить в честь юбиляра. А эти молча встали и вышли. Даже не плюнули в кассира. Не знаю, где местные писатели берут сюжеты с таким народным темпераментом.



Я не доберман и не дальтоник, но интроверсия зимой честнее. Уже с сентября за окном болото, с октября ночное болото, потом ноябрь, фонетически похожий на «Мордор». Чего радоваться-то? И в центре этого холодного, грязного ада вдруг сыплются вопросы, как будем отмечать. Семь раз в день. Я считаю, диван-салат-телевизор достаточны, а гости избыточны. И семь раз в день мне говорят что я сухарь и весь год теперь насмарку.

Желая прослыть весельчаком, я сломал два бильярдных кия и взорвал ракету в центре группы латышей. У нас дом на берегу, люди пришли отметить. Стоят, смотрят на чёрную реку. Праздник всё-таки, почему бы не помолчать торжественно. Вдруг трах-бах-искры, русские пришли. Реакция взорванных была обычной. (см. историю с компотом.) Латыши тихо улыбнулись, сочувствуя моей славянской криворукости. А за час до этого за мной же гналась русско-советская дворничиха с лопатой, хоть я в неё тогда и не попал.
Осень -- это первые два акта Нового года. Экспозиция и перипетии. Человек набирается отчаяния, чтоб искренне потом обожраться, разрушить бильярд, потратить годовой бюджет Зимбабве, убить печень и взорвать ракетой национальное большинство.

И вот, восьмое января, финал. Сижу как крыса с электродом в голове, слушаю Севару. Первые два куплета журчит неспеша. И вдруг, на отметке 3.12 выстреливает третий акт. Чума, война и разорение! И тут же, в 3.37 точка невозврата. Там я уже плачу, целую песню в монитор и хочу в Узбекистан. Третий день так.
А вы как отметили? Можете фоточки прислать.

http://pesen-net.livejournal.com/

[МакГрегор]

Чем-то неуловимо напоминает ранние творения Эдика Лимонова.

[Михеич]

Зачотные сентенции. Посмеялсо. Занесу в мемориз адназначна.

[Саньчес]

Небо, девушка, еда.

pesen_net
20 марта, 9:09

Принцессами моего детства были проводницы. Мне было девять лет, иногда двенадцать, это горячий возраст. Жизнь кипела с интенсивностью три проводницы в час. Поезд Рига – Адлер так и остался символом непорочности, спасибо их колготкам в сетку. В мечтах я успевал жениться на всей бригаде. Всё было так правдоподобно, что с некоторыми пришлось развестись из-за их дурного характера.
Прекрасней только стюардессы. С ними я даже разговаривать не мог. Но смог бы погибнуть на их груди, прикрывая собой от пуль. Такая форма отношений казалась допустимой. Я даже репетировал прощальную улыбку. Увы, нас никто не захватил и мы с мамой просто ели курицу. Выглядел я тогда куда напряжённей, чем этот мальчик на картине.

Чтобы не смущать таких как я, латыши выгнали из авиации милых Золушек. Теперь у них летают злые мачехи, предварительно приплюснутые бульдозером. Спасибо им и Кате Дмитриевой, объяснившей что кивать и слушать – тоже разговор. Я научился летать и общаться без гипноза.



Возвращался из Москвы. Стюардесса влюбилась в стюарда. Судя по глазам и причёскам, они наслаждались работой в служебном туалете. Теперь он дразнит её, флиртует с кем попало. Поднимает девичий чемодан, говорит:
– У вас там муж, судя по весу.
Хозяйка отвечает
- Ха, это ещё не тяжёлый.
- Не хотел бы я встретиться с вашим тяжёлым мужем… –
У него приятный акцент и узкая кость. Если пассажирка совсем симпатичная, стюардесса первая хватает багаж. Ей плевать сколько весит муж, только бы стюард не влюбился в кого не надо. Она бы хотела приковать его к шасси. Лучше пусть замёрзнет, чем пялится. Несмотря на опасные их игры, настроение у самолёта хорошее. Аэрофобы поправляют свои памперсы, мило улыбаясь друг другу.

Тележку с закуской влюблённые катят вдвоём. Я разглядываю пуговицы на свитере, чтобы не смотреть в глаза. Но она пристаёт, рекламирует какой-то бифштекс. Мой желудок, меж тем, несётся в алюминиевой бочке в десяти километрах над городом Жижица и яснее чувствует пустоту внизу, чем внутри. В Жижице озеро и музей композитора Мусоргского, погибшего от пьянства и непонимания. На скорости 270 метров в секунду мы с желудком думаем только о Мусоргском. Но она стюардесса, разве можно с нею спорить. Ткнул в меню, попал в паннини с курицей и сыром. Десять евро. Юноша клянётся погреть и принести очень быстро. Девушка взглядом подтверждает, какой он надёжный мужчина. Она на себе проверила, только что, за занавеской.

Как я и хотел, они обо мне забыли. Тут же. Побежали в туалет целоваться. И вот самолёт поужинал, люди читают газеты. Я один взволнованно жду свидания с калориями. Спрашивать про здоровье курицы неудобно. Вдруг она ещё холодная вся. И я как истеричка – где моя еда, ушлёпки!

Чтобы отвлечься, стал писать рассказ. В нём ни слова о еде, а только про любовь и зрелые отношения. Дарья подарила мне халат. Чистая шерсть. Хорошо согревает, видимо. Проверить невозможно. В тёплой квартире он генерирует, в основном, электричество. В промышленных масштабах. Между мной и чем угодно, спасибо халату, скачут красивые голубые молнии. Отношения с холодильником неприятно обострились. Протянешь руку – Трах! – и аппетит прощается с нами. Из всех диет электрошоковая самая злая. Ничего не лечит, но запоминается надолго.
Я стал носить в кармане ножницы, как маньяк. Если ткнуть их в бок холодильнику, разряд трещит, а на мне только волосы вздымаются - и опадают. Застав ночью на кухне человека с ножницами и волосами дыбом, можно избавиться от обжорства и обрести какую-нибудь занятную фобию. Даже жаль, что я не взял халат в дорогу. Кое-кому тут не помешали бы триста киловольт для памяти.

Вдруг просыпается дядя лётчик. Он говорит что за окном мороз, погода дрянь, летайте нашей авиакомпанией, где можно заплатить и не поесть. Всем счастья, сядьте ровно, иначе будете у патологоанатома выглядеть как абстракционизм.
Только подумал, «ну и ладно, подавитесь» - прибегает взъерошенный стюард. Интересуется у переднего соседа, не заказывал ли он паннини. Потом у заднего. А меня будто нет. Словно я пустое место, не способное понять итальянскую кулинарию. Оба соседа струсили жрать чужое. Я тоже молчу. Вдруг он потребует доказательств, что тогда?
Ничего не вызнав, он тащит из кладовки стюардессу. Жёстко щиплет за зад. Дескать, вспоминай, чей пирожок. Мы с ней встретились глазами и я никогда больше не осужу тех, кто на ходу выпрыгивает из самолётов.
Неотвратимый как топор, он приносит заказ. Тут в салоне гасят свет, аэроплан пикирует в тучи. Пассажиры выпрямляются, начинают думать о хорошем. Я говорю спасибо, мне у вас всё так понравилось, но сейчас хочется пристегнуться, прочесть «отче наш», и никогда впредь не доверять мужчинам, переодетыми в стюардессу. А он отвечает, - я разрешаю не пристёгиваться! Никто вас не осудит, не посмотрит косо, можете кушать в любой позе. У вас полно времени, приятного аппетита.
Чтобы не выглядеть капризным, я разворачиваю целлофан и жру. В темноте. Один, с хрустом и чавканьем. Все сидят с возвышенными лицами. И только мне разрешено предстать на опознании однородной массой из сантехника, курицы и сыра. Впервые меня раздражали такие качества еды как горячо и много.
Конечно, я успел. У нас в полку ефрейтор Заливанский глотал банку сгущёнки и отрыгивал пустой. Кое-чему я у него научился.
Прощались будто родные. Почти обнялись. Ничто так не сближает, как холестерин.

Ну и вот. В понедельник Даша сразу бросила и курить, и есть. У неё великий пост. Внешне она стюардесса. Характер тоже прекрасный, но без табака и сливочного масла, боюсь, осатанеет. На всякий случай, я спрятал ножницы и добавил ей в капусту сливочного масла. В нашей семье уже есть одна взбалмошная мегера и делить эту приятную роль мне бы не хотелось.

[МакГрегор]

Там, на последнем, 16-ом этаже, на среднем, одном из трех балконов гостиницы сижу полуголый я. Обычно я ем щи и одновременно меня обжигает солнце, до которого я большой охотник. Щи с кислой капустой моя обычная пища, я ем их кастрюлю за кастрюлей, изо дня в день, и кроме щей почти ничего не ем. Ложка, которой я ем щи – деревянная и привезена из России. Она разукрашена золотыми, алыми и черными цветами.
Окружающие оффисы своими дымчатыми стеклами-стенами – тысячью глаз клерков, секретарш и менеджеров глазеют на меня. Почти, а иногда вовсе голый человек, едящий щи из кастрюли. Они, впрочем, не знают, что это щи. Видят, что раз в два дня человек готовит тут же на балконе в огромной кастрюле, на электрической плитке что-то варварское, испускающее дым. Когда-то я жрал еще курицу, но потом жрать курицу перестал. Преимущества щей такие, их пять: 1. Стоят очень дешево, два-три доллара обходится кастрюля, а кастрюли хватает на два дня! 2. Не скисают вне холодильника даже в большую жару. 3. Готовятся быстро – всего полтора часа. 4. Можно и нужно жрать их холодными. 5. Нет лучше пищи для лета, потому как кислые.
Я, задыхаясь, жру голый на балконе. Я не стесняюсь этих неизвестных мне людей в оффисах и их глаз.

(с) Эдуард Лимонов. Это я - Эдичка

[посвященный]

[mikola]

он еще на ты труба есть.

ссылка: